Однажды ночью на исходе июля трое молчаливо внемлющих мужчин пребывали в угловой комнате одного дома недалече от зоологического сада. Шторы на окнах, в которые один поглядавал во двор, а другой— на улицу, были спущены. Была звёздная и тихая ночь. Где-то непрестанно щебетала птичка.
Ася Струмски неподвижно стоял у окна на улицу и нетерпеливо ждал кого-то. Улица была пуста, недалече от дома блестела одинокая электрическая лампа. Лицо выского мужчины озаряли лучи, и оно выглядело вдохновенным и красивым. Тело, задрапированное шторами, выделялось в полумраке комнаты. Ещё нежное тело совсем молодого человека.
Другие двое сидели в потёмках и едва были заметны. На столе у окна на двор вразброс лежали листы для письма. Так же небрежно там были сложены три пистолета.
По улице уже давно никто не шёл. Приближался одиннадцатый час. Струмкий оторвался от окна и, оборотившись к другим, прошептал:
— Здравев должен был уже прийти.
Он подбросил эту фразу, едва скрывая своё волнение, будучи не во состоянии объяснить, ждёт ли он запоздалого друга, или ещё кого. Трое мужчин выглядели заговорщиками, ждущими какого-то сигнала или караулящими в засаде. Они не смели зажечь лампу, крылись в темноте и перешёптывались. А вот к окну направился Загоров. Укрытый плюшевой шторой, он выпрямился и замер, устремив пристальный взгляд на улицу. Сверху стены появилась, большая и круглая, тень головы его.
— Может быть, он запаздывает!— снова не стерпел Струмски.
Третий, сидевший в темноте, грубо подшутил:
— Играет малый! Я всегда так думал. Не надо нам полагаться на подлецов. Без них надёжнее!
— Михо! — тихо укорил его молодой.
— Так-то! Моё слово! Думай, что хочешь.
— Здоровый ещё месяц назад говорил, что будет в разъездах. Он клался мне вчера, что придёт, если сможет отложить поездку. Решение, знаете ли, для всех неожиданное.
— Так-то! Значит, не надо было пускаться в разъезды. Но он опоздал, или скрылся на каком-то чердаке, чтобы завтра выбраться, если всё хорошо закончится.
— Так ты говоришь о Здравеве!— искренне удивился Струмски. — Да он самый лучший, самый нетерпеливый из нас. Ты несправедлив!
— Они всегда таковы, пока говорят, а когда доходит до дела, они выжидают. Знаем этих пташек.
— Каких «этих»?
— Здравевых! А паче— нашего Методи Здравева. Ты всегда был доверчив. Здравев способен выдать нас, если завтра мы не окажемся победителями.
— Михо! — почти выкрикнул Струмски, и в этот раз в его голосе прозвучали скорее изумление и страх, чем упрёк.
— Так-то!— припечатал Михо.
Он обладал зычным голосом крупного, широкоплечего мужчины и напрасно старался перейти на шёпот. Точно так же выделялся потерянный во тьме его силуэт. В голосе его слышалась подкупающая искренность, а за грубыми и краткими речами улыбалась романтическая отвага. Темнота скрывала несложного душевного человека и дерзкого воина. Внезапно он глянул в окно.
—Эй, Любо!
Тень большой головы у окна оборотилась.
— Ничего себе!
— Который час?
— Без четверти двенадцать.
С улицы неожиданно послышались шаги. Любен Загоров ещё дальше отшатнулся от окна, но, скрытый шторой, он смотрел в него. Скрипнули дворовые ворота— и по ступеням крыльца тихо промелькнула тень.
— Верно это Здравев, — прошептал Струмски.
— Или полицейский! — с усмешкой добавил Михо.
Они второём осторожно сгрудились у окна близ входа, мигом в руке у каждого блеснул металл пистолета. Ася Струмски удивлённо произнёс:
— Моя жена!
И правда, женская фигура показалась у входной двери. Послышался звонок.
Струмски быстро вышел. Через стекло входной двери, ещё не отворяя, он посмотрел на жену, будто боясь, что обознался.
Миг молчаливая и неподвижная женщина затем, внезапно обрадованная, протянула руки и бросилась на шею мужу. Он заговорил с упрёком, но в каждом слове его крылись тревога и нежность.
— Зачем пришла? В такой час ты посмела выйти одна? Это неблагоразумно. Разве ты не знаешь, что это за ночь? Надя, ты мне причиняешь беспокойство.
Она прижималась и нежно ласкала его.
— Не сердись. Я только хотела ещё раз увидеть тебя. Не смогла стерпеть. Наш дом столь близок. Я сразу же уйду.
Она была без шапки, в небрежно наброшенной шали, дрожала от ночного холода или в тревоге. Чёлка скрывала её глаза, она держалась робко, и во тьме виднелся её бескрайне нежный профиль. Голос её трепетал от волнения, а непослушные волосы и тьма скрывали обильные слёзы на глазах её. Она плакала и изнемогала в му`ке скрыть это от мужа. Он притворил дверь, обнял её за голову обеими руками и целовал её.
— Теперь иди.
И сразу он встревожился.
— Господи! Как ты пойдёшь одна? Зачем ты столь легкомысленна?!
Чуть отстранившись, она запахнула шаль.
— Не беспокойся, улицы совсем пусты. Через несколько минут я доберусь домой. Ася, ты когда ещё прийдешь?
— Жди меня завтра к обеду. Я же тебе говорил.
— Ах, мне так страшно за тебя! Ася, ты не мог бы отказаться?
Последние слова она произнесла так, словно долго сдерживала их, может быть, стыдясь, но вот, на пороге величайшего очаяния они сорвались с сердца её. Но она быстро опомнилась и, прежде тот возразил, заговорила:
— Нет. Нет. Не слушай меня. Ох, я не малодушна, я знаю, зачем ты здесь, и понимаю, насколько глупа моя мольба.
Она, зная обо всём предстоящем мужчинам, уверила их, что не малодушна, но это прозвучало, как повторение урока, как самовнушение с его слов. Она понуро отвернулась, чтобы скрыть слёзы. Он заметил её тревогу и решился хоть немного утешить её.
— Пожди. Я проведу тебя.
Они отошёл к товарищам.
Михо уже стоял посреди комнаты, и выглядел великаном. Загоров вернулся к окну с видом на улицу. Два револьвера лежали на столе. Струмски заявил:
— Я отлучусь на десять минут. Не могу отпустить жену одну.
Он хотел было уйти, но Михо протянул руку и крепко сжал его плечо, и словно затворяя дверь перед ним, сказал ему прямо в глаза:
— Ты безумец! Мы и без того отвлекаемся по глупости твоей жены, а если ты уйдёшь к себе домой, то прямиком попадёшь в пасть волку.
Струмки растерянно посмотрел на него.
— Думаешь, они её проследили?
— А где гарантия, что нет?
В этот миг прогремел далёкий выстрел.
Загоров отшатнулся от окна.
— Слышали? Началось!
Михо потянулся ко столу и взял пистолет, сунул его в карман, затем грузными шагами достиг тёмного угла комнаты и замер там уже с пистолетом наизготове.
— Вперёд!
В голосе его звенело некое ликование. Втроём они ждали этого залпа. То был сигнал. Загоров также сунул себе в карман пистолет, и взял из угла винтовку.
— Вперёд! — повторил он, но в его голосе послышалась не радость, а твёрдая решимость предолеть все преграды и любыми путями дойти к заветной цели. Он один был увлечён самой борьбой, сигналами в ночи, звоном оружия и, может быть, желанием внушать страх силой своей. Загоров был явным идеалистом, видевшим путеводную дальнюю звезду и торившим дорогу свою в борьбе, поскольку она неизбежна.
Только Струмски смутился. Для него сигнал оказался ранним, или вовсе неожиданным, но он также метнул себе за спину винтовку, и следом за прочими направился в коридор. Прижавшись к дверям, стояла жена его. Видя его, она прикусила руку, чтобы не вскричать. Он бросился к ней, обнял её и взволнованно заговорил:
— Зачем, зачем пришла ты? Мы мне причинишь излишнее беспокойство. Ах, сколь ты неразумна!
Она ответила шёпотом, чтобы не расплакаться:
— Не сердись. Тот грохот вас окликнул, правда? А я уйду одна, ты не беспокойся.
В неудержимом порыва обняв её за голову, он заметил дрожащие губы её и слёзы на своих щеках.
Те двое молча вышли в коридор.
Растерянная Надя Струмска дрогнула, отворила дверь и убежала. Она миновала двор, ворота, и поспешила к углу первой поперечной улицы. Там она затерялась в темноте и вперила взгляд в ворота, из которых не вышел никто.
На улице никого не было. Электрическая лампа горела только на ближнем углу. Небо было звёздным и тихим. Никогда прежде город не выглядел таким молчаливым и таинственным. Словно в воздухе зрело большое событие, готовое немедленно разразиться.
Она всмотрелась сквозь слёзы. Там, на свету лампы на углу лишь на миг показались трое мужчин— и канули в темноту. Они ушли. Она знала, куда.
Сокрушённая, она нетвёрдо брела вдаль. Она миновала ещё две поперечные улицы. Она останавливалась и снова трогалась. Усталая, она чувствовала, что усталость её не с дороги. Наконец она толкнула ворота и вошла во свой двор. Мельком она заметила, что одно из окон на втором этаже светилось.
Они жили на первом этаже. Служанка уже легла. Надя Струмска зажгла лампу в вестибюле, к которому примыкали три комнаты. На вешалке над зеркалом она увидела шапку своего мужа. Она сразу вспомнила, что он ушёл в походном шлеме. Задумавшись, она замерла. Память её восстанавливала уход Аси, образ его. Он шутил. Они говорили о серьёзном. Она знала, что тот уходит, чтобы этой ночью броситься в вихрь тяжёлой и неравной борьбы. Может быть, он не вернётся. Они прежде говорили обо всём и решили, что другого пути — она с робким восторгом влюблённой, он с твёрдым сознанием борца. И когда он трогался в путь, им оставалось только пошутить. Страшное было исчезло в словах.
Теперь память о расставании тревожила её. Опустевший дом и эта шапка на вешалке устремили взор её далече. Миг расставания удалялся в прошлое, словно не промелькнул он четыре часа назад, словно не свиделась она с мужем всего несколько минут назад. И казалось ей, что она вернулась с похорон. Мертвец погребён, она вернулась домой, где они жил— и увидела его предмет.
Губы её затрепетали от внезапного плача— без слёз, без голоса. Она бросилась к двери и вошла в спальню.
Они были женаты лишь несколько месяцев. На столике Аси лежали цветы. На полу, на коврике лежали его узорчатые тапки. Никто не знал, что это она вышила их. Спальня была в синих обоях, а кружевны занавеси, балданих на позлащённом карнизе и покрывала на кроватях сияли снежной белизной. Никто не знал, что она месяцами до свадьбы денно и нощно колола пальцы, готовя эти мелочи. Они два года были обручены, и она было изучила все его вкусы, за что его любила глубоко и беззаветно.
Когда они вошли в свой дом, Ася от радости расцеловал её. Она не ничего не упустила, устроив жилище по его вкусу. И с того дня ему постоянно хотелось целовать её. Эта маленькая, нежная женщина со сладкими устами, умным челом и прелестной улыбкой, посвятила жизнь свою ему.
Страшное этой ночью не стало неожиданностью. Ася оценил свою жену и как доброго друга, так что она знала всё. Этой ночью Ася бросилась в борьбу, которая, согласно нему, была неизбежной. Она не слишком разбиралась в тысяче причин, которые тот излагал ради убеждения, но его слова волновали её и она любила своего мужа именно такого— идеалиста и героя. Она понимала, что значит бунт против правительтва, владеющего всеми государственными силами, но никогда тревожилась. Страшное исчезало в видениях, мерещившихся ей в пламенных словах мужа. Она видела его в ореоле героя, не смерти. Страшное исчезало за красивыми словами.
Она лежала ниц на одной из кроватей, и всё тело её трепетало от мучительного плача без слёз и голоса. Этой ночью она осознала страшное, против которого выступил Ася. В душе она не каялась оттого, что не воспротивилась его уходу. Будто детка, поражённая внезапно открывшимся ей ужасом игры, она тряслась в спазмах мучительного плача.
Быть может, шёл второй или третий час ночи. За занавесками, за стенами, там на улицах, во всём городе вершилась мистерия бунта. Издали сюда доносились винтовочные выстрелы. Она лежала, не воспринимая общего ужаса, оцепеневшая от страха за своего мужа. Под окнами на улицу быстро скакали всадники, и вот совсем рядом послышалась перестрелка.
Она бросилась с кровати, ступила в соседнюю комнату через проходную дверь, которая оствалась открытой, и в окно посмотрела на улицу. В нескольких шагах поодаль она увидела электрическую лампу, а напротив— соседние дома со спущенными занавесками на окнах, немые и пустые. На улице не было никого, но совсем рядом, может быть в соседнем доме, происходило настоящее сражение. Одновременно грохотала сотня стволов.
Её охватило нетерпение. Притиснув руки к груди, она искала окно, откуда видать, что происходит. Четыре окна пары комнат, кабинета и столовой, выходили на улицу. Она побывала у всех, но везде видела ту же электрическую лампу и немые, пустые дома напротив. Она не смела зажечь свет, но, когда вышла в вестибюль, увидела, что забыла там горящую лампу. Она быстро погасила её и взглянула на входную дверь. В стёклах её мелькал свет. Она вспомнила освещённое окно на втором этаже.
Там жила семья Здравевых. Методи Здравев, известный в городе адвокат, был другом студенческих лет Аси. Две семьи, случайно оказавшиеся в одном доме, жили дружно. Госпожа Здравева была хорошей подругой, приветливой и любезной.
Она вспомнила о ней и сразу свой дом показался ей не столь пустым и страшным— терпимым. Зайдя к подруге, положив ей голову на плечо, она могла расплакаться и разделить боль свою.
Она отворила дверь и почти взбежала по лестнице. Вестибюль на верхнем этаже был светел. Надя Струмска постучалась в стеклянную дверь.
перевод с болгарского Айдына Тарика
