Робкий пламешек играет в лампаде под серебряным распятием. Молчаливые тени трепещут по стенам.
В комнате больного студента было тихо. Никто не смел нарушить заповедь врача: ни отец, ни три сестры умиравшего. Таясь по углам комнаты, они ждали некоего чуда. Ни никто не верил, что оно случится. Не верил и больной. Тихим голосом он кое-как распорядился насчёт оставляемых им трудов. Оттого расплакались близкие его. Мучительно думать о расставании навсегда с любимым человеком. Но когда стихли слова на устах его, и он опустился в кровать, сёстры его и отец снова притаились во своих углах. Чудо могло и не статься, но каждый чувствовал, что не надо терять надежду, и что придётся снаряжать умирающего в его последний путь. В комнате настала прежняя мучительная тишина. 
Тогда послышались два резких удара в дверь. Далёкие и близкие, властные и таинственные! Забывшиеся во своей скорби, отец и сёстры не услышали их. Лишь испуганный больной устремил взгляд ко двери.
— Батюшка! — шепнул он.
Отец вскочил и приблизился к кровати, но сын не смог вымолвить ничего боле. Он упорно всматривался в дверь. Страх и отчаяние морщили лицо ему.
— Что с тобой, сын?— спросил отец, давясь слезами, но не расслышав отклика, он удалился к себе— и там, в большом старом кресле, дал волю скорби своей.
  А дверь вздрожала от повторных, более властных и близких ударов. Она проскрипела-- и по одной из стен заиграла новая тень. В комнату вошёл некий нехнакомец. Он и не оглянутся тут. И устремился прямо к кровати.
— Я пришёл! —вполне непринуждённо сказал он больному.
Умирающий, увидев его, онемел.
Незнакомец засмеялся.
— Вы так боязно смотрите на меня! Но вы знали, что я приду! Мы ведь старые знакомые! Не припоминаете? Десяток лет назад мы виделись. Помните? Вы были ещё горячим юношей. Желали переметнуть на коне большой ров за городом. Конь перепрыгнул, а вы упали в грязный ров. Вы тогда ещё едва держались в седле. Но бросались очертя голову. Мне тогда показалось, что вы сломали себе шею. И я подошёл и спросил, удобно ли вам во рве. Вы не слишком любезно встретили меня! А люди подбежали— и всё вышло глупо. После той истории мы снова встретились. На пляже, или точнее, в воде, куда вы забрались, не умея плавать… Чёрт, вы так испуганно смотрите на меня!
— Батюшка!— еле слышно простонал умирающий, махнув рукой, словно прогоняя кого-то.
В этот раз отец не встал. Он лишь разразился нескрываемым рыданием, а одна из сестёр с мучительным воплем метнулась в соседнюю комнату.
— Батюшка!— снова мучительно воскликнул сын, и голос его осёкся. Незнакомец простёр руку и стиснул рот ему.
— Не кричите!— промолвил он. — Они меня не видят, и я хочу, чтобы мой визит по крайней мере теперь миновал незаметно. Да и глупо кричать! Прежде вы были мужественней! Вспоминаете нашу третью встречу? Тогда вы только что отслужили в армии — настоящий мужчина! Тогда вы посмеялись надо мной. Это случилось, когды вы гуляли с любимой. На вас напали какие-то хулиганы в саду. Ах, как вы смеялись в лицо мне той ночью! Такой дерзкий, вы мне очень, весьма понравились. Я любой ценой желал увести вас. Но вы справились с напавшими— и ничего не вышло, хоть и трое их было, остолопы! Вспомните этот звёздный час вашей жизни— и не зовите! Неужели меня не признаете? Вы знаете меня?
— Поди прочь! Убирайся!— закричал больной и некий странный трепет обьял тело его.
— Пойдёмте!— прошипел ему в уши гость, нависший над ним.
— Куда? Не желаю… — умирающий мучительно отталкивал его, скорее взглядом своим помутившимся, чем руками.
— Этим вечером я у себя устроил праздненство. Ваше присутствие на нём непременно! Поскорее собирайтесь и следуйте за мной!.. А вот и ваш убор… Вам к лицу этот фрак и жёлтые перчатки, а также лакированные туфли. В Германии все эти штучки делают из картона и бумаги, помните? Вы бывало возмущались. Но это практично и дёшево, ведь важно соблюсти форму. Чего вы ждёте? Одевайтесь!...
— Не могу! Не хочу!— воспротивился больной.
Незнакомец несколько утратил своё терпение. Он вынул часы и сказал:
— В одиннадцать я назначил сбор. Будет весело. Одевайтесь!
И он подал больному одежду, которую достал из гардероба. Умирающий внезапно нечто вспомнил. Оно ножом пронзило его, он закусил губу и громко охнул.
Отец вскочил. Он посмотрел на сына и распорядился позвать врача.
— Пусть тотчас придёт! Пусть он придёт немедля!— кричал он как безумец.
Поспешили испуганные сёстры. А отец бросился к кровати. Он кричал, плакал, спрашивал, обнимал сынка своего.
— Сашенька! Сашенька! Сашенька! Врач придёт. Вот он придёт. Тебе надо жить. Надо! Надо! Господи!
С последними словами он опрометью бросился к серебряному распятию, упал на колени и стал горячо молиться.
Тогда странный гость снова приблизился к кровати.
— Довольно комедии!— начал он. —Всё это глупо! А там нас уже ждут. Подумай— на праздненстве будет твоя любимая, с которой был ты в тот, лучший день своей жизни.
— Эмилия?!— воскликнул умирающий.
— Да, Эмилия! —ответил господин. — Она ждёт тебя… Вот брюки, туфли… Встань и оденься! Не забудь одеколон! Непременно одеколон!
Студент медленно выбрался из постели и начал одеваться. Губы его непрестанно шептали имя любимой. В это время поводырь отошёл к туалетному столику, и принялся отворять каждый пузырёк, принюхиваясь и бросая их, притом бранясь:
— Банально! Глупо! Безвкусно! Вот прежде были ароматы!
Наконец он подошёл к уже одетому больном и, достав из своего кармана маленький пузырёк опросил его платье. В комнате раздалось благоухание его парфюма, не очень приятное, но теперь господин выглядел довольным. Он самодовольно потёр руки и сказал:
— Вот и ладно! Теперь нам пора!
— Господи! — всплакнул студент.
Господин достал часы, взглянул:
— Поспеем к сроку!
Он осмотрел больного, и вдруг недовольно скривил губы:
— Вам надо было надеть фрак, перчатки, обутся в лакированные туфли...
— Вы жестокий! —шепнул умирающий.
— Но как вам иначе встретится с Эмилией?!— рассмеялся незнакомец. —Словно ничего не осталось от вашей учёбы в Германии.
— Да, там кичатся такими делами, хоть и книжными! —припомнил студент, некогда учившийся в Германии...
— Да! Да! —смеялся господин. — Идёмте-ка...
— Нет! — задыхаясь, попытался перечить ему больной.
— Снова вы раскричались!— упрекнул его незнакомец.
— Знаю я, куда вам угодно меня свести! Уже знаю и не хочу!
— Неужто вы разлюбили свою Эмилию?
— Эмилия!— простонал больной.
— Вы оставите её ждать вас? Замолкните! Идёмте тотчас же… тише… тише...
Вдвоём они бесшумно покинули комнату. Спустились по лестнице и вышли на улицу.
— Теперь мы с вами пойдём, как довольные молодые люди, беззаботные и весёлые, да?— предложил господин, и испытующе взглянул в лицо своему спутнику.
Тот одобрительно кивнул.
— Как это по`шло! Пешком?— вспыхнул незнакомец. — Ах, вы совершенно потеряны, мой милый!
И он театрально махнул рукой стоявшей вблизи карете.
Они сели в экипаж.
— Надо уметь жить!— молвил господин, устраиваясь поудобнее.— Каждой вещи годится свой тон и стиль. Что за глупость идти на столь славное, устроенное мною торжество, собирая по пути всю уличную грязь?!
— Эмилия! — в забытьи шептал больной.
— Да, Эмилия! Ты её увидишь!— бросил господин и потянул сообщительный шнур, тем приказав извощику трогать.
Экипаж медленно тронулся широкой городской улицей, привлекая взгляды своей необычайной помпезностью. Больной студент пребывал в некоем состоянии предсонья. Но он не мог не заметить, что их езда впечатляла прохожих. На свету уличных фонарей он видел, как многие люди останавливались, почтительно скидывали шапки и стояли так, покуда экипаж минет. Он несколько застеснялся. Никогда он не любил привлекать к себе внимание людей. А экипаж непрерывно минал перекрёстки, и вился с улицы на улицу. Наконец он стал у некоего большого здания. Слуги в чёрном поспешили из широких врат, и замерли у подножки. 
— Прошу!— пригласил больного незнакомец и встал.
Студент рассеянно взглянул на слуг, и на усыпанный цветами портал здания, и покинул экипаж. Спутник повёл его. Пока они поднимались широкой лестницей в сопровождении слуг, больной слышал тихое, сдавленное пение. 
— Эмилия! —шепнул он и, не зная, спит ли он, или всё вокруг это явь.
На площадке у дверей слуги поспешили вперёд. Они отворили двери —и он увидел просторную залу, полную людей. В тот же миг он заметил, что странный его спутник куда-то исчез, а пение смолкло.
С потолка залы свисали огромные люстры, блестевшие ослепительным заревом множества свечей. В самой дальней глубине на постаменте с несколькими ступенями находилось грузное, высокое кресло. Над ним, за овальной преградой некоей галереи, виднелись головы ещё недавно певших хористов, и спина махавшего палочкой дирижёра.
— Где это?— спросил больной. 
В тот же миг гости в зале пришли в движение и, давая ему дорогу, молча раздались к стенам, держа цветы в руках, а к креслу подошёл и занял его странный спутник больного, снова невесть откуда незаметно возникший.
— Господа!— рёк он, окинув взглядом присутствующих. — Сегодня я вам представлю нашего нового друга. Правда, может быть, он уже знаком многим из вас...
С этими словами он устремил свой вгляд к одной из самых молодых тут женщин. Как загипнотизированный, больной взлянул туда же.
— Эмилия! —воскликнул он.
Господин на кресле продолжил:
— Да, он знаком со многими здесь, но впервые оказавшись в нашем обществе...
Гости у стен учтиво поклонились. Все они были одеты в тёмные костюмы с иголочки, некоторые даже во фраки, в белые жилеты, обуты в лакированные туфли, и брюки на них были из превосходного чёрного сукна. А большинство женщин были наряжены в белые бальные платья.
— Подойди, дорогой друг, и займи своё место среди нас.
Страх всё сильнее сковывал больного. Он и шевельнуться не мог. В тот же миг дирижёр снова махнул рукой-- и хор затянул прежнюю тихую и подавленную песню. Больной не мог успокоиться.
— Где я? Кто эти странные люди?— спрашивал он. И вдруг он тревижно вскрикнул: «Зачем вы привели меня сюда, зачем вы привели меня сюда?!...»
Ему показалось, что и пение, и огни, и странные люди с цветами в зале суть некая злая паутина, которою опутал его властный спутник. И только теперь он всмотрелся получше и увидел. И хористы, и дирижёр, и гости в зале суть крикливые и молчаливые, бурные и кроткие, красивые и безобразные призраки, которые изчезают и появляются в свете люстр. Встревоженный, он стоял у входа. Он уже совсем ясно понял, что покал в какую-то беду.
Двое слуг подошли к нему. Они пригласили его вернуться в залу. Он еле собрался с силами бежать, вырваться из протянутых рук. Тогда все призраки, недовольные и шепчушие, тронулись к нему. А господин поднялся с кресла, и среди громкого гвалта раздался голос его:
— Доколе ждать нам тебя?!
Больной из последних сил пытался воспротивиться. Но в это время совсем рядом женский голос шепнул:
— Покорись, мой милый!
Он узнал этот голос. Волна нежности и услады обьяла его.
— Эмилия! — заплакал он, и ступил в залу.
И в некоем предсонье уловил он, как окружили его многие люди-призраки, над коими, властный и устрашающий, вздымался господин на кресле. Он снова услышал хоровое пение, и с воспоминанием о возлюбленной потонул в высшей, необьятной тишине, а пред очами его отворился просторный путь, в далеке коего она манила его рукой и ласково улыбалась...
Робкий пламешек трепетал в лампаде под серебряным распятием, а по стенам метались испуганные тени. Еле слышен был робкий шёпот молившегося отца, а из другой комнаты— сдавленный плач трёх сестёр. 
Когда в дом вошёл вызванный врач, больной лежал мёртв во своей кровати.

перевод с болгарского Айдына Тарика