Меня сразу охватывает страх. Не напряжение, не беспокойство, а дикий, непреодолимый страх, я начинаю дрожать. Ко мне близится смертоносная угроза, мне некуда деться, наказание моё неизбежно. В голове не осталось ни единой мысли, воля моя крайне распущена, и я неспособен владеть ею. Это тот самый страх, он издавна преследует меня, издавна, с юношеских лет моих, всевластный беспричинный страх. Некто бродит в темноте, некто приближается к кровати, чья-то студёная рука касается моего лба, я вижу светящиеся глаза и распахнутый беззубый рот, и почти слышу ужасный бабий хохот, и несто иное близится к моему горлу, змеиный холод ползёт по груди моей… и я теряю сознание. 
Я самый боязливый человек на свете. Мне так страшно, что прежде лечь, я заглядываю в гардероб, сую свой нос под кровать, проверяю двери —закрыты ли, и весь дрожу. И наступает миг полной беспомощности и наготы, когда я завываю и готов бросится в ноги любому спасителю и богу. 
Ужаснее всего я боюсь смерти. При мысли, что некогда мне предстоит перестать существовать, я расхварываюсь, всё передо мною обессмысливается и я не в состоянии заняться хоть чем-то. Поэтому я не выношу больных, мёртвых, гробы и прочее. Они отвращают, как отвращает меня мой собственный будущий труп. Я и теперь ощущаю холодок этой гадости, и оттого самовозгораюсь.
Мысль о смерти, однако, и невероятно освобождает меня. Вначале устрашившись, на краю своего страха я вдруг освобождаюсь от собственного тела, и начинается моё безумное валяние во вселенной. Я пробую делать всё, что мне взбредёт, и верчусь, стремлюсь во все стороны и направления. Будто владею некоею плазмической способностью превращаться во всё, что ни пожелаю...
Но теперь мне страшно! Нечто случится! Неужто я флиртую со своим прдчувствием?
Вот третья карта. Знаю по нотам, что предстоит, но всё же я боюсь. Разве что знаю.
Этот справа мечет с мешинальным спокойствием. Его вечная маска мне опротивела, и я так хочу на его месте видеть милого, сладкого Пецо с вечными его рассуждениями о моём помешательстве… и о нашей будущей газете, в которой вовсе нет ни Шефа, но моего покера.
Четвёртая карта! Я получу кент, но —с тиражом через две карты для кент флеша. У Гиены окажется подтасованный кент флеш. Он вероятно ждёт пятую карту. Она сбоку. Вот, в вижу, как подлец крепче сжимает свои карты, пальчики его гнутся. Замечено, это знак, что у него сильная карта Он ждёт пятую. Он получит точно то, что желает Точно ту! Приятного аппетита!
Моё волнение начинает стихать. Мой страх обращается в истому. Знаю, что за всем этим наступит апатия. Тот миг полного обессмысливания и тупости. Разве это не дух мой готовится к некоей злой неожиданности, разве всё это не предчувствие неожиданного несчастного конца, разве банкноты, которые находятся передо мной, не утонут навсегда в бездонных карманах Гиены?...
Я видел его! С пятой картой его пальцы скроючились пуще. Затем он упорядочил их точно как всегда. Одни и теже движения. Какой страшный тип! Ничто иное не выдаёт огромную силу карт, которые он держит. Прочто невероятно. Нечеловечески!
Я с жалостью смотрю на свой несчастный кент. Брошу две карты— и получу кент флеш, побольше его. Даже не представляю себе. И не желаю представить. Теперь я стремлюсь к покою, к некоему очень просторному, всепоглощающему спокойствию. И где я могу обрести его?
В детстве я скитался, взбираясь на Боянские луга. В те дни трава (какая трава тогда стояла!) вытягивалась на целый метр, и я ложился в неё, и таращился в небо, и был исполнен столькими радостными предчувствиями. Была некая интимная близость с жизнью, её тихое кишение в моём теле, во крови моей. Всё мне казалось настолько приятным, настолько красивым. Никогда я и не подумал, и непредставил себе, что закроюсь в такой гадкой, прокуренной комнате, что стану ночи напролёт корпеть над пёстрыми бумажками, и ещё настолько серьёзно отнесусь к этому… Боже мой, я сам не свой, некто иной, или, как говорил один безумец: «Меня подменили! Когда? Когда я отсутствовал, меня подменили, другого сунули в это тело! Другого!»
Глупости. С каких пор я стал таким? А может быть, таким я был всегда, и требовалось только проявиться. Проявителями оказались Шеф и Этот справа...
В этот момент я не желаю ничего иного, кроме покоя… Я готов отказаться от игры, как готов отречься и от своих очерков. Но и не откажусь, так они мне откажут. Никто уже не выносит дешёвых леденцов, никто не читает те скороспелые истории— и время моего очерка, похоже, уходит, как ушёл Шеф. Но тот ушёл наверх, а я скатился вниз…
Что ещё сделает Этот справа, если я теперь скажу Гиене, что знаю, что он держит в руках своих, что знаю и порядок карт в колоде, что это обман! Обман! Глупости! Предупредить Гиену, благородно услужить ему, ещё чего! Всё же любопытно, как бы откликнулся этот дурак? Верно и не поблагодарит меня, только надуется, уйдёт, и в впредь никогда не сядет играть с нами. Нет. Всё же он придёт, но в следующий раз не притронется к фисташкам и к воде...
Когда Этот справа предложил мне эту страшную игру против Гиены, и впервые развил свой план, я заржал от удовольствия. А позже дома на меня нашло отупение. То ли совесть какая заговорила, или вот ещё —я сам себя ощутил Гиеной?.. Я сказал об этом напарнику.
Он снисходительно улыбнулся, похлопал меня по плечу, и ответил:
— Твои угрызения совершенно излишни! Разве жизнь это не непрерывная цепь комбинаций всех против всех?! Оглянись, вслушайся— и переступи, если не идёт поезд!
Я оглядывался, вслушивался, и переступал, ведь поезд не шёл. И такова была правда. Мой шеф в альянсе со мной играет против некоторых людей из редколлегии, а вот после окажется, что он было играл с третьим против меня, отчего пожертвовал мною, а сегодня бог знает, с кем он и против кого, но я и сам-то в каких только переделках не вяз, а другие… Может быть, только Пецо и некто, не знакомый мне...
Все комбинируют, решительно говорил я тогда. Слово «жизнь» спокойно заменимо своим современным эквивалентом— комбинация. И тогда мы заговорим вот как:
— Он комбинирует? (Жив ли?)
— Ах-ха, он уже не комбинирует! (Он мёртв.)
— Как мне комбинируется! (Жизнь хороша!) и т. д.
Этот справа и Шеф убедили меня в этом. Но моя комбинация с Шефом закончилась для меня печально, а что выйдет из этой, начавшейся минувшим вечером? Что?
Я снова готов отказаться. Прошу покоя, покоя без игры. Хватит, не желаю, не хочу…
Хочу быть у себя дома, в глубоком покое, лежать рядом с женой и тихо с нею говорить, всё равно о чём, а когда приду в редакцию, пусть мне скажут «займись этим случаем, но как всегда, будь беспощаден. Беспощаден? К кому? Правда, что я не щажу себя самого?...
Хочу стать неким сплавом добродушия, спокойной силы и толики таланта, поскольку ведь глубоко знаю, что не время кретинское, а сам я кретин, что я оправдываю собственную вину другими, что не земля меня подбрасывает, а я скачу по ней, скачу, как взбесившаяся блоха, скачу...
Карты у нас в руках. Великий и страшный удар начинается.
— Открываю! — говорит Гиена с кентом флешем в руках.
— Втрое!— говорю я согласно уговору. — Сто двадцать левов.
Бай Петко и напарник пасуют. Удар будет нанесён моей рукой.
— Триста шестьдесет! — говорит Гиена, не дрогнув.
Я воодушевляюсь. Чувствую будущий взмах этой руки, плечи мои вздрагивают, меня охватывает сладкая истома —и я порывисто выкрикиваю:
— Ещё втрое!
Благоразумие Гиены превозмогает. Это всего тысяча восемьдесят левов помимо начальных сорока на кону.
— Да! —бросает он.— Вноси!
Он быстро достаёт свои пачки. Дешёвый трюк! Можно подумать, он лжёт! Бросаю одну пачку десяток и добавляю четыре двадцатилевовые банкноты.
Мои давно пересчитаны, надо только решительно поставить их, как большой картёжник.
Бай Петко оцепенел.
— Да что такое вы тут творите?! Это ни на что не похоже, ребята!— он удивляется, куда попал. Эта игра не походит на приятельские забавы, где на кону по два лева. Тут пахнет уголовной статьёй.
Этот справа дёрнул в клозет. Я не заметил, когда он ушёл. Вот он возвращается и, видя кучу денег на кону, восклицает:
—Что тут происходит?
— Нет, это не игра!— говорит бай Петко. — Остановитесь!
Мой напарник ухмыляется. Очевидно, он доволен мною.
— Гости, десять процентов хозяину дадите?— весело спрашивает он.
Все деньги поставлены на кон. Мы с Гиеной злобно переглядываемся вдвоём. Я как наэлектризованный. Сцена просто великолепна!
— Карты?— спрашивает напартник с прежней ухмылкой.
—У меня есть! — Гиена следит за мной.
Я задумываюсь. Вживаюсь, снова дрожу —и восхищаюсь сам собой. Я симулирую блефёра, только теперь осознавшего, как далеко зашёл. Я дышу как загнанный— и рассыпаю смешной кент. Мечу девятку и десятку пик. Надо, чтоб мне достались те же, но из кучки. Таким образом у меня будет кент флеш и король для комплекта. У того напротив есть к даме и из бубновых. Размазня ему выгоднее ясности.
— Две карты! — говорю я…
— Куда ты шагнул этими двумя левыми ногами?!— ухмыляется Этот справа.
Наконец, улыбается Гиена. Какие бы две карты он не вытянул, всё в его пользу. В худшем случае он выиграет тысячу, которая уже на кону. Я любуюсь, читая его рассуждения— и тяну две карты, которые подаёт мне Это справа.
Точно то, что мне нужно. Девятка и десятка червей, а тот напротив думает себе, что я взял бубен… Несчастный!
Когда хочешь кого-то ударить так. чтоб он заплакал от боли, перед тем создай ему хорошее настроение — так говоорил мой учитель игры.
Поэтому я разыгрываю обратный финт. Болтун симулирует непоколебимость. Гиена хвастает. Он веско говорит:
— Пятьсот новых!
— Втрое!— я почти не слышу своего голоса.
— Ещё втрое!
Эти три фразы раздались за полсекунды. Молнии, божественные искры, могущие тебя убить.
— Вноси! — говорю я дугацким голосом Гиены. И швыряю пачки вперёд. — Плачу`!
На этом столе никогда не бывало столько денег. Чуть больше одиннадцати тысяч! Бай Петко оцепенел. Этот справа раскинулся в кресле и пристально смотрит на груду банкнот.
— Кент флеш! — говорит Гиена.
Он весь вспотел. Со лба, с носа его капает пот. Теперь я могу позволить себе последнюю насмешку.
— Плачу` тебе, чтоб увидеть! — говорю.
Он мечет карты. Я намереваюсь метнуть свои и прибрать кучу денег… Не верю своим глазам., кровь застыла, я холодею!
Гиена держит кент флеш с тузами! Пять последовательных бубен!
Я беспомощно взираю на свои карты. Максимум короли.
Ошибка?! Нет! Этот справа нежно улыбается. Ясно, они вдвоём с Гиеной всю эту игру комбинировали против меня!
— Ребята, бросайте эту игру! — Или вы шутите?! — мямлит бай Петко.
Молчат.
Хиена спокойно приступает к уборке денег. Вначале он берёт самые крупные.
В этот миг я не бросаюсь на этих двоих, не кричу: «Подлецы! Подлецы!»
Ничего. Единственное, что мне остаётся, это симулировать мужественность.
Всё плывёт перед глазами, но я встаю, толчком открываю дверь и спускаюсь лестницей.
В соседней квартире кто-то спускает воду в клозете. Я словно ступаю в журчащую воду.
У меня перед глазами элегантные червы вперемешку с бубнами. Знаю, что ещё по крайней мере два часа мне будут мерещиться карты. Так после каждой ночной игры.
«Э-э,— говорю я себе, как обычно. — Сто очерков!“
Улицы всё ещё темны. Сегодня воскресенье. Ещё немного, и выйдут жаворонки-пешеходы.
— Сто очерков! — твержу я в каком-то крайнем безумии. — Или ни одного?!
Что случилось? Ничто! Ничто! Игра это ничто! А я— ничтожество ничто! Всё это ничто!
Я хочу только быть рядом с женой. Вот, я представляю её себе, она снова встанет, и встретит меня, и прежде увидеть меня, спросит::
— Это ты?
— Я! — внятно отвечу. — Я! Я! Не бойся!
И я приближусь к ней, и расскажу ей всё… я начну… с самого начала… может быть, это станет моим первым очерком, единственным безгонорарным, непроигранным…
А если её нет? Если я и её потерял этой ночью, или другой ночью, или будущей?
Вдруг увижу пустую комнату, никого письма, никакого следа… может быть, правда?...
Спешу. Спешу.
Всё это шаг за шагом, расстояние всё уменьшается, и там, вблизи меня ждёт последнее, самое последнее...

перевод с болгарского Айдына Тарика