Я не верю, что в в мире есть много стран, где политический режим приказывает подчинённым ему гражданам в один определённый день чествовать свободу, а на следующий день— службу Госбезопасности, милицию или полицию. Мне кажется, что тесным соседством этих двух официальных предзников Болгарии— 9-м Сентября, Днём свободы и 10-м Сентября, Днём милиции и государственной безопасности— некто невольно и в высшнй степени иронически выразил самую суть нашей 34-летней эры социализма. Лишь талант великого сатирика посмел бы хронологически сочленить абсолютно несовместимые понятия. День свободы сменяет День отрицания её, день института, коему в лучшем случае годится эпитет «угнетающий». Каждый болгарин не может не вспомнить идеологическую наивность (и профессиональную недокучливость) бывшей полиции. День святого Архангела Михаила был профессиональным праздником и мясников, и полицейских. Но если былое совпадение дат поражало нас откровенной мыслью о сходстве ремёсел скотоубийцы и блюстителя порядка, то нынешнее соседство праздников Свободы и Госбезопасности ошеломляюще абсурдно и выглядит сверхиздевательской насмешкой над нами. Спроси я теперь у одного своего бывшего знакомого, полковника Государственной безопасности и действительного члена Союза писателей, отчего День свободы дружен с Днём госбезопасности, тот пожалуй ответил бы мне так: «Какая свобода возможна без государственной безопасности? Кто ещё стоит на страже свободы?» И выслушай я его сентенцию с молчаливым сомнением, он развил бы её следующим образом: «Не будь свободы в нашем Отечестве, не было б нужды в Государственной безопасности. Чем больше свободы, тем сильнее должна быть наша ДС (Державна сигурност=Служба государственной безопасности,— прим. перев.) Вот почему в тех странах, где нет свободы, нет нужды в Службе, которая печётся о Свободе. Видишь ли, само наличие ДС— это свидетельство заботы о Свободе, и только. Свободу надо держать в разумных пределах, не то её растащат, раздуют так и сяк— и каждый примется злоупотреблять ею». А услышь этот разговор мой старый друг Киро, он бы увлёк меня в сторону— и полушёпотом молвил бы мне: «Неужто ты настолько глуп и прост?! Девятое и Десятое сентября— не два праздника, а один-двуединый, который зовётся Днём свободы милиции!» И вот я вспоминаю поистине пугающую тираду моего соседа по койке в больнице, Борку, которому жить оставалось считанные дни. —Доктор,— обратился он к заведующему отделением,— почему мы не празднуем День здоровья? —Потому, что пациентам в больнице довольно некстати отмечать этот праздник!— вежливо ответил ему врач. —Неужто, доктор?— повысил тон Борка.— РАЗВЕ МЫ НЕ ПРАЗДНУЕМ ТО, ЧЕГО У НАС НЕТ? Мы с врачом косо взглянули на него. Но Борке, он знал это, терять было терять— и он лихорадочно выпалил на одном дыхании: «Разве мы не празднуем Новый год, хотя он ничего нового нам не принесёт? Не празднуем День труда именно потому, что ненавидим свою работу? Не празднуем День печати, оттого, что никакой печати нет? Не празднуем День конституции именно потому, что никакой конституции у нас нет? Почему же мы, умирающие, не отмечаем День здоровья? Почему бы сумасшедщим не праздновать День ума?» Мы с врачом притворились тогда, что не расслышали. Борка умер, все эти года мне постоянно слышался его резкий, почти писклявый возглас: «РАЗВЕ МЫ НЕ ПРАЗДНУЕМ ТО, ЧЕГО У НАС НЕТ?»
Много раз за эти годы я категорически убеждался в том, что мы не только праздновали небывалое у нас, т.е. бессодержательные наши праздники выглядели только названиями, но и масса понятий, масса слов обозначали у нас нечто обратное. Сколько раз я поражался полной несовместимостью официально употребляемых слов и их сутью. Иногда мне казалось, что я тону в непроходимом болоте между настоящим и официально принятым смыслом этих слов, и я уже не понимал, что значат эти сказанные и написанные слова.
И снова на помощь мне приходит старый друг Киро. Я вам процитирую один из его советов, дословно записанный мною:
«Мотай на ус, братец, учись переводить. Не с английского, не с русского, не с немецкого, а с болгарского на болгарский. Это два совершенно разных языка— прежний и нынешний, назовём их НАШИМ и ИХНИМ. Ещё кто-то скажет, дескать, невелика разница: оба они по сути один болгарский язык. Вот уж нет! Это два совершенно отличных языка, это всё равно, что читать слева направо, или наоборот. Ведь смыслы, а не звучание, одних и тех же слов абсолютно различны. Они несовместимы! Например, если приду я к тебе и скажу „давай мы тебе ПОМОЖЕМ в чём-то“, это значит, что я предлагаю тебе свою помощь, что ты можешь рассчитывать на меня. Но когда директор предприятия говорит „давайте ПОМОЖЕМ исправиться товарищу“, это значит „давай утопим его с головой, навалимся на несчастного сообща, чтобы поскорее покончить с ним!“. Или например, вызвал тебя начальник на ковёр— и говорит тебе „мы же друзья, верно?“. Это значит, что он тебя ненавидит всеми фибрами души своей. И так всё. Каждое их слово это в сущности антоним нашего, звучащего так же. Когда они говорят „свобода“, это значит рабство, а когда они поминают „рабство“. Когда некое политическое движение они называют „реакцией“, значит, оно в сущности прогрессивное. А „прогрессивным“ они называют именно реакционное движение. Когда они говорят „ревизионизм“, это значит антидогматизм. Когда они кого-то зовут „любимейшим вождём народа“, это значит, что он— самый ненавистный в стране. Независимостью они называют абсолютную зависимость. Поминая „патриотизм“, они призывают нас к верности чужому государству. Когда они говорят „счастьем“, это означает большое несчастье. Когда они обещают рост народного благосостояния, нам следует ждать великого обнищания. Когда они зарекаются ЭКОНОМИТЬ народные деньги или валюту, это значит, что они готовятся пустить по ветру вдвое больше прежнего. Когда они говорят, что искусство и литература должны отразить действительность, это значит, что им нельзя и касаться действительности. Если они устраивают выборы, это значит, что на самом деле никакого выбора нет… Теперь ты меня понял, да? В нашей стране у нас два языка— язык и антиязык. И если ты не наловчишься переводить, беда тебе, простаку!»
После объяснение Киро ясно, что если прежде мясники и полицейские отмечали свой день одновременно, то это было чистой случайностью. Но в соседстве Дней Свободы и Государственной безопасности вовсе нет ничего случайного. Ведь согласно толкового словаря Киро это Дни Угнетения и Человеческой опасности.
Но чтобы не быть голословным, играя громкими и вескими словами вроде «свобода» и «угнетение», я бы отмотал время на 34 годовщины Девятого сентября назад и сравнил жизнь болгар прежних с житьём нынешних. Тогда станет ясно, что День свободы воистину вызволил болгар: он освободил их от самой свободы. А единственный критерий свободы, чтимый современной историей— это объём прав(или свобод), которыми осчастливлен отдельный простой человек. Свободные общества и свободные страны вольны настолько, насколько они наделяют личными свободами каждого их своих простых граждан. В нормальном человеческом языке нет других критериев свободной страны. Ни один здравый ум не в состоянии счесть колонию узников под властью начальника тюрьмы, огороженную от мира высокими стенами, натасканными псами и стреляющей без предупреждения охраной СВОБОДНЫМ ОБЩЕСТВОМ. Более того, я нарочно это подчеркну, пусть даже узники спят на пуховиках, едят ананасы и жуют рябчиков на серебре, пьют шампанское из хрусталя и тешатся изысканными, дорогими развлечениями— это нисколько не лишает их статуса заключённых. Они несвободны и не могут быть свободными просто потому, что им нельзя покинуть охраняемый периметр тюрьмы.
Эта элементарная истина выглядит странно перенебрегаемой теми, которые говорят, что болгары за сорок лет стали на 720 процентов счастливее, поскольку получили асфальтированные шоссе, а тракторный парк страны увеличился на 490 процентов или что-то в этом роде. Дороги с твёрдым покрытием и тракторы бесспорно важны для жизни современного человека, но сами по себе они вряд ли как-то относятся к свободе, предоставленной каждому в отдельности болгарину. А ещё меньше— к личному его счастью.
До коммунистической власти в Болгарии большинство дорог были неукатаны и непокрыты (как и во многих других странах в то время). Но по тем пыльным трактам ходилось куда свободнее, и вели они человека много дальше нынешних. Право на заграничный паспорт было обыденной гражданской свободой и ни для кого не представляло проблемы, более того, не существовало страшной машины нынешнего пастпортного отдела при Дирекции народной милиции. Я почти уверен, если спросить нынешних болгарских граждан, что они предпочитают: пыльные дороги и заграничные паспорта или асфальтовые шоссе с пропиской— они бы категорически выбрали пыль. Разумеется, асфальтовые покрытия— не заслуга коммунистического режима, они— признак цивилизованности и условие экономического развития страны, и вполне возможно, что при демократической власти наши дороги могли оказаться бы пошире и поудобнее этих.
Но говоря о праве граждан на свободное передвижение, не следует ограничваться лишь заграничными поездками. До Девятого сентября, а точнее, до войны в Болгарии не было системы ПОЖИЗНЕННОГО закрепощения граждан по месту работы и проживания. Вопрос перемены мест работы и жительства зависел от личного желания и материальной возможности. Таким образом День свободы освободил болгарских граждан от традиционной болгарской свободы. Надо признать, что у нас с пропиской ещё столь туго, как в Советском Союзе, т. е. пока софиянцу для поездки в Перник или же старозагорчанину в Пловдив не требуется милицейского позволения. ( Здесь автор явно преувеличивает. В 1968-м году, когда впервые вышел в эфир Би-би-си этот очерк, граждане СССР не ограничивались в передвижении внутри страны, — прим. перев.) Но в процессе плановой социалистической интеграции, возможно и нас постигнут ограничения в праве передвижения внутри страны.
Обратившись к практике фундаментальнейшего права человека, к свободе слова, мы не можем не испытать потрясения от огромной разницы между «чёрным» (каким его ругают) прошлым и светлым (так его величают) настоящим. Вопреки известным ограничениям в разные периоды прошлого, в стране существовало основополагающее человеческое право— свобода слова, и даже коммунисты в значительной степени пользовались ею. Те, кто в этом сомневаются, пусть посетят Народную библиотеку имени Ивана Вазова и просто полистают подшивки газет, пусть даже военных лет. Любая коммунистическая и левая литература (даже откровенно подрывная) поччти беспрепятственно издавалась и распространялась. Невозможно себе представить, что если вдруг современный болгарский литератор напишет роман, содержащий острую идейную и нравственную критику нашего общества, тот будет опубликован в Болгарии. А вот роман «Сноха» Георги Караславова, коммуниста Караславова, тогда был не только опубликован, но и официально награждён… «мракобесным монархо-фашистским режимом». По крайней мере мне старорежимный цензор кажется наивным добряком на фоне чудовищно тотальной нынешней цензуры. Но, оставив литературу и прессу, давайте-ка обратимся к чему-то гораздо более важному. Если бывшие диктаторские или полудиктаторские режимы запрещали гражданам публично высказывать их мысли, то граждане нынешних коммунистических стран озабочены тем, как скрыть то, что они мыслят. Недавно, имея в виду положение в Чехословакии, известный американский писатель Артур Кларк заявил, что именно вследствии сильного коллективного инстинкта скрывать свои мысли возникла опасность полного обессмысливания национальных языков. Вы схватываете, насколько уместна в наших условиях изложенная мне Киро теория языка и антиязыка. Теперь ни один болгарин не в силах мысленно набраться дерзости и высказать руководоству свои мысли о нём. И даже отважно осмелившись на гражданский поступок, он бы скоро утих в жуткой тишине общей массы. Впрочем, и официально поощряемая критика-самокритика сводится к извращённым комплиментам режиму, отчего она остаётся далёкой от истины.
Другое право, которым болгары традиционно пользовались в прошлом, даже при полудиктаторском режиме, а именно— право собраний, ныне принадлежит царству давно усопших прихотей. Мне не нужно вникать в общеизвестные подробности. Но тем молодым болгарским гражданам, которые сомневаются в отсутствии этого права, я бы предложил попытаться собрать архибезобидный кружок или общество. Скажем, «Общество друзей певчих птиц». Тогда власть— и это в лучшем случае— ответила б активистам, что оно никому не нужно, дескать, Союз охотников и рыболовов давно и успешно занят тем же, и много бо`льшим делами. Но скорее всего власть вяло отмахнётся: «О каких певчих птицах речь?» А кто бы дерзнул заикнуться власти о свободных профессиональных, религиозных, идейно-политических организациях? Правда, болгарским гражданам в добровольно-принудительном порядке предлагается членство в Отечественном фронте и в других казённых организациях.
Тут мы естественно обращаемся к праву свободных выборов. Из всех уже упомянутых нами свобод эта— наиабсурднейшая в современной Болгарии. Это типичный пример, когда весь смысл глагола ИЗБИРАТЬ— а именно ПРЕДПОЧТЕНИЕ ОДНОГО из НЕСКОЛЬКИХ— ликвидирован, и ныне болгарским гражданам предоставлена шизофреническая возможность ИЗБИРАТЬ ОДНОГО из ОДНОГО. Вопреки разгону политических партий после переворота 19 мая 1934 года, в Народном собрании всё ещё подавало голос огромное число народный избранников— противников тогдашнего правительства, и поэтому глагол ИЗБИРАТЬ ещё не был лишёт своего истинного смысла.
Нам нечего сказать о праве неприкосновенности жилища, о справедливом суде, о равенстве граждан перед законами, о свободе вероисповедания и так далее...
Все эти права человека, будучи упомянуты в программе Отечественного фронта, свободы, во имя которых он 9-го сентября 1944 года взал власть, вскоре видно были похорогены иным праздником, 10-м Сентября— Днём народной милиции и Государственной безопасности!
И вот я вспомнил тот ещё, кумачовый, «искренне революционный» лозунг, вывешенный 10 сентября над одним болгарским вокзалом:
«Да здравствует 10 Сентября, день Народной милиции— единственной опоры Народной власти!»
перевод с болгарского Айдына Тарика
