Георги Марков, "Заочные репортажи из Болгарии". Предисловие
Два взаимоисключающих желания томили меня шесть лет с того дня, когда я в последний раз видел озарённую солнцем вершину Витоши, поныне, когда из моего окна видна тихая лондонская улица. Первое— забыть всё, что было прежде— и хорошее, и плохое. Сбросить всё былое, как тяжёлую и ненужную обузу, решительно и сразу отсечь 40 лет своей жизни, дабы начать заново. Не новую главу, а совершенно новую книгу. Меня всегда привлекала идея полного перерождения, которая может быть присуща великим страдальцам или неисправимым грешникам. Это желание говорит мне: «Зачем ты покинул Болгарию, если продолжаешь жить с тем, что оставил за спиной, если влечёшь в будущее призраки прошлого, из-за которых жизнь твоя обращается в литургиею по былому? Зачем отпускаешь незаслуженные сантименты былым красотам, зачем в прошлом выискиваешь оправдания настоящему и будущему? Это желание ссылается на Гёте: „Твоя родина там, где тебе лучше всего“—и понуждает меня видеть новые страны, встречаться с новыми людьми, учить новый язык, осваивать иное мышление и вести новую жизнь.
А второе желание—то, что было у мальчика из сказки о царе Траяне с козлиными ушами. Оно неудержимо, как болезненный порыв человека высказать, выговорить до конца всё, что годы натолкли в него, излить до дна то, что душит его— всё силой навязанное прочь с сердца. Желание, убеждающее меня в том, что реальнее настоящего прошлое, ибо в нём я родился, посредством него я познал себя, что оно неразделимо срослось с моим телом и духом, что даже будучи в другом мире, я несомненно присутствую в прошлом— под Витошей. Где всё и вся живее, ярче и красноречивее нынешнего и здешнего. Желание, которое наказывает не поступаться своей Болгарией тем случайным людям, которые случайно родились в ней, случайно живут в ней и случайно оставят её, поскольку не знают, не любят, не пекутся о ней, поскольку они— слепые и простые слуги чужой воли и чужого государства. Желание, которое велит мне, живушему тут и остающемуся там, воспользоваться шансом и личной привилегией, исполнить свой долг, рассказав о той жизни начистоту. Это желание предъявляет мне приморенную Болгарию, представленную безликим официозом режима и отчаянной посредственностью тех, которые говорят от её имени. Также— фальшивую Болгарию, представленную невежеством и пренебрежением к зарубежной прессе. Всякий раз за декорацией безликого существования, бессобытийного современного исторического прозябания, за провинциальным спокойствием гоголевской задунайской советской губернии моё несогласное сознание опричь хлестаковых и градоначальников видит тех, кто поступками своими по-библейски ярко и рельефно воплотил веления времени, личностей, которые куда богаче и красочнее живых манекенов, выставленных чужим хозяином на социалистической витрине.
Это желание заклинает меня рассказать всё, что я знаю, всё как было, дабы мир узнал, что Болгария— не только красивая курортная страна, экспортёр томатов и винограда, но и независимая республика с фальшивым суверенитетом, народная демократия безо всякого народовластия с обезличенной общественной жизнью, скованной тягостной милицейщиной, пропитанной безликим покорством согласно древней мудрости „против рожна не попрёшь“, страна безликой литературы и искалеченного искусства. Болгария, о которой я желаю рассказать— это край нестихающего кипения, страна многомерных жестов и слов, где любому утверждению сопутсвует отрицание, где сила и слабость, любовь и ненависть, мудрость и глупость, отвага и страх идут попарно, отрицая и утверждая друг друга. Под внешней гладью обманчиво спокойного болгарского моря бурлят и сталкиваются враждебные потоки, тем отражая важнейшие конфликты нашего времени, охватывая все поприща— философию, политику, мораль, религию. Когда я невольно сравниваю жизнь обычного гражданина Запада с жизнью простого болгарина, их различия мне кажутся настолько большими, что первую легко изобразить простым детским рисунком, а вторую— головоломкой, сплетением символов, абстракций и натуры. Западному гражданину трудно представить себе, скольким силам и факторам подвержены мы. Если гражданин Запада стремиться приобрести как можно больше всего, то наш основной инстинкт— не утратить то, что у нас осталось.
Ныне мы, болгары, богато иллюстрируем существование под крышкой, которую сами не в силах приподнять и уже не верим, что некто иной спсобен на это. Мы не верим ни в устав ООН, ни в международную дипломатию и политику, ни в гуманные намерения, ни в сентиментальное сочувствие. Мы показываем миру следствия существования без права выбора и иногда, удивляемся, что оно возможно, и существует— вопреки сознанию, что мы— обречённые людишки, чьё крыльцо заложено камнем и дом обращён в нашу тюрьму. У жизни под крышкой нет горизонтального размаха. Всё рассредоточено по вертикали в двух направлениях —выше и ниже. На этой лестнице играется непрерывный карнавал власти человека над человеком, публично и подковёрно длятся лазание, толкотня, потасовка и драка, стремглавые восхождения и насильственные спуски. На этой лестнице плетутся заговоры, происходят сражения, тасуются клики, разгораются амбиции и первобытные инстинкты —и гаснет всякое пламя благородства и достоинства. И миллионы сановных ораторов неугомонно выкрикивают лозунги о том, что каждый борется за счастье других. Все слова, произносимые под крышкой, непрестанно меняют свои значения. Ложь и правда меняются позициями с частотой переменного тока. У нас присутствуют государственники без государства, безликие личности, политики без политики, магазины, в которых ничего не продают, писатели, которые не пишут, выборы без выбора, осуждённый суд, воровство под маркой привилегий, матчи с загодя известными результатами и преступления, раскрытые до их свершения. Стезя нашего развития-- преневероятнейший лабиринт. Сегодня герой, завтра вы можете оказаться изменником, послезавтра вас могут повесить, а на затем-- реабилитировать и воздвигнуть вам памятник. Каждый на лестнице волен вершить всё, что ему взбредёт в голову, безо всякой ответственности, но с одни-единственным оправданием— что совершил это для партии. Под крышкой партии-- каково разреальнейшее, но при этом архиэфемерное понятие. Реальное, поскольку каждый чует её натиск, подобный усиленному атмосферному давлению. Эфемерное, поскольку никто не видел лица партии. Поэтому ныне мы-- скорее герои Кафки, чем дедушки Вазова. Макиавелли нам столь же понятен, как и Ботев, а театр абсурда-- это наша жизнь насущная. Если для всех людей в мире Макбет, король Лир и Ричард Третий суть герои театральной сцены, то в Болгарии они-- граждане, наши современники, самые непосредственные участники нашей жизни. На улицах Софии вы можете встретиться с товарищем Калигулой, следующем в почтительном удалении от товарищей Тайлерана и Фуше, а Остап Бендер здесь воистину командует парадом. У нас нет настоящено, мы имеем лишь прошлое, которое ужасно, и будущее, которое прекрасно. Если западные граждане проводят свою жизнь в продолжительном общении с пёсиками и кошечками, то мы живём в преинтимнейшем контакте с людьми, в полной взаимозависимости, мы существуем посредством других, которые существуют посредством нас-- каждый против всех и каждый с каждым, поскольку так велит закон самосохранения. В этой невероятной близости мы ощущаем тепло тел, самый лёгкий трепет, самые неуловимые движения. Мы привыкли читать по лицам и умеем разговаривать часами, не говоря ни слова. А наши часы дольше западных, поскольку они содержат одно огромное и постоянное ожидание. Наши ночи богаче, поскольку кроме мрака дарят нам бессонницу. Если западный гражданин распознаёт множество нюансов семи цветов радуги, то мы великолепно постигаем пару преконфликтнейших колеров— чёрный и белый— и все их промежуточные градации.
И поэтому, когда западные революционеришки кричат о коренном переделе мира, о будущей счастливой жизни при социализме или коммунизме, нам угодно урезонить их: „Айда к нам под крышку, добро пожаловать —и живите счастливо, по-вашему и по-нашему!“ Не не знают значений слов, которыми разбрасываются— и хмелеют от своих инфантильных фантазий. Мы знаем. Мы заплатили самую высокую цену, чтоб усвоить значения этих высоких слов. Мы видели, как прикрываясь красивыми лозунгами революции, плывут жадные до власти большие и малые акулы, мы видели, как первую шеренгу идеалистов неизбежно сменяет банда безоглядных властолюбцев, алчных диктаторов, агентов чужой страны, которые однажды дорвавшись до власти, создают самую гнетущее полицейское государство и опускают духовный уровень народа пожалуй на несколько веков назад. Мы видели, как исчезают личности, как губится человеческая индивидуальность, как сереет духовная жизнь всего народа, сводимого в безропотное стадо. Мы видели многие архиунизительные для человеческого достоинства манифестации, где нормальные люди должны были аплодировать некоему жалкому ничтожеству, который провозгласил себя полубогом— и снисходительно махал им ручкой с недосягаемой своей полицейской высоты. Мы видели, что единственная цель жизни тех товарищей заключается в удержании власти их зубами и когтями, единственные их интересы тождественны их в личному благополучиию, замаскированном общественной гигантоманией, единственное счастье, за которое они борятся— их собственное благо, а единственная служба, которую они исполняют— в пользу чужой страны, владелицы гнетущей крышки. По велению министерства внешних дел они временами забывают, что являются болгарами, или наоборот— вспоминают это. Они столь великие патриоты, что несколько раз оказавшись в хаосе и безысходности, просили хозяев официально присоединить Болгарию— и превратить её в обычную губернию.
Но не только о них желаю я высказаться. Они— одна сторона медали. Другая— те, ради которых надо писать. Вглядываясь в былое, я вижу время, переполненное образами и событиями. Сотни лиц обычных болгар, с которыми меня было свела инженерская моя профессия и долгие мои постои в больницах и санаториях. Сотни лиц писателей, актёров, режиссёров, общественников, генералов, министров, первых партийных секретарей— высший слой общества, куда завела меня писательская карьера. Судьба подарила мне возможность встречаться и работать с богатыми и интересными личностями, которые вопреки разъедающей посредственности режима и общества сумели сохраниться. Я был свидетелем сцен, целивших безобразие эпохи красивыми жестами отдельных людей. Вне себя и в себе я мог наблюдать сложную двойственность человеческих отношений, паче запутанных диалектикой времени, словно мы были переходным поколением, после которого всё прояснится— и на земле воцарится рай или ад.
Передо мной печальные глаза бая Ивана Матричара, говорившего: „Когда тебе больно, найди работу рукам, попытайся создать нечто— и всё пройдёт“. Ещё слышу альт Юлии, которая повторяла мне: „То что некто— подлец и сволочь, это не оправдывает наший действий!“ Вижу лица студентов из бригады близ Малёвицы, которые спросили меня: „Как сочетаются ваши убеждения с привилегиями, которыми вы пользуетесь?“ И комическую мину Радоя: „Человек человеку брат. Вам понятно, гадина такая?!“ И исступление бывшего старшего лейтенанта Б., который плакался мне: „А ты убивал связанного человека? Да что ты знаешь?!“ И Христо, который замечал, что единственный способ настроить всех против себя состоит в наличии и оглашении собственного мнения по любому поводу… И встреча с девушками-проститутками, собранными для нравоучительной беседы в Управлении милиции: „Товарищ, неужели тело —не самое важное, да ну!“… И полуночная „Шуми Марица“ в исполнении Вылко Червенкова… И срывающийся голос бая Косё Кисимова: „Эх вы, почему не пишете о матушке Болгарии?!“...
Покидая Болгарию, мне пришлось сжечь свои дневники за 15 лет, но многие мои воспоминания о давнем свежи и красочны, как о вчерашнем. Подчиняясь второму желанию, я попытаюсь рассказать обо всём былом, поскольку настанет день— и кому-то понадобятся мои показания.
перевод с болгарского Айдына Тарика
Примечания переводчика:
Царь Траян с козлиными ушами— болгарская народная сказка о мальчике, который случайно увидел царя без короны с козлиными ушами и затем, борясь с желанием рассказать об этом, вырыл ямку в чистом поле, куда трижды сказал новоть, чем избавился от желания. Свирели, выстроганные из веток выросшего из ямки ясеня, напевали „У царя Траяна козлиные уши!“; см. текст сказки: selenabg.com/index.php/2008-08-12-22-05-32/2008-07-28-06-20-41/40-2008-07-27-20-28-03/981-2008-08-27-08-55-50.html;
Витоша— гора, высящаяся над столицей Болгарии, городом Софией;
Бай— вежливое и дружеское обращение к старшему по возрасту;
Матричар— типографский наборщик. Похоже на собирательный образ труженика из потомственных пролетариев;
Вылко Вельов Червенков (болг. Вълко Вельов Червенков; 6 сентября 1900, Златица, Болгария — 21 октября 1980, София, Болгария) — болгарский политический деятель, лидер Болгарской коммунистической партии в 1950—1954;
Константин (Косё, Косьо=Костя) Кисимов (1897-1965), легендарный болгарский киноактёр и артист;
Шуми Марица — национальный гимн Болгарии в период с 1886 по 1944 год. Изначачальную версию написал Никола Живков. Текст менялся много раз, последнее изменение было сделано в 1912 году Иваном Вазовым.
Комментариев: 0
А второе желание—то, что было у мальчика из сказки о царе Траяне с козлиными ушами. Оно неудержимо, как болезненный порыв человека высказать, выговорить до конца всё, что годы натолкли в него, излить до дна то, что душит его— всё силой навязанное прочь с сердца. Желание, убеждающее меня в том, что реальнее настоящего прошлое, ибо в нём я родился, посредством него я познал себя, что оно неразделимо срослось с моим телом и духом, что даже будучи в другом мире, я несомненно присутствую в прошлом— под Витошей. Где всё и вся живее, ярче и красноречивее нынешнего и здешнего. Желание, которое наказывает не поступаться своей Болгарией тем случайным людям, которые случайно родились в ней, случайно живут в ней и случайно оставят её, поскольку не знают, не любят, не пекутся о ней, поскольку они— слепые и простые слуги чужой воли и чужого государства. Желание, которое велит мне, живушему тут и остающемуся там, воспользоваться шансом и личной привилегией, исполнить свой долг, рассказав о той жизни начистоту. Это желание предъявляет мне приморенную Болгарию, представленную безликим официозом режима и отчаянной посредственностью тех, которые говорят от её имени. Также— фальшивую Болгарию, представленную невежеством и пренебрежением к зарубежной прессе. Всякий раз за декорацией безликого существования, бессобытийного современного исторического прозябания, за провинциальным спокойствием гоголевской задунайской советской губернии моё несогласное сознание опричь хлестаковых и градоначальников видит тех, кто поступками своими по-библейски ярко и рельефно воплотил веления времени, личностей, которые куда богаче и красочнее живых манекенов, выставленных чужим хозяином на социалистической витрине.
Это желание заклинает меня рассказать всё, что я знаю, всё как было, дабы мир узнал, что Болгария— не только красивая курортная страна, экспортёр томатов и винограда, но и независимая республика с фальшивым суверенитетом, народная демократия безо всякого народовластия с обезличенной общественной жизнью, скованной тягостной милицейщиной, пропитанной безликим покорством согласно древней мудрости „против рожна не попрёшь“, страна безликой литературы и искалеченного искусства. Болгария, о которой я желаю рассказать— это край нестихающего кипения, страна многомерных жестов и слов, где любому утверждению сопутсвует отрицание, где сила и слабость, любовь и ненависть, мудрость и глупость, отвага и страх идут попарно, отрицая и утверждая друг друга. Под внешней гладью обманчиво спокойного болгарского моря бурлят и сталкиваются враждебные потоки, тем отражая важнейшие конфликты нашего времени, охватывая все поприща— философию, политику, мораль, религию. Когда я невольно сравниваю жизнь обычного гражданина Запада с жизнью простого болгарина, их различия мне кажутся настолько большими, что первую легко изобразить простым детским рисунком, а вторую— головоломкой, сплетением символов, абстракций и натуры. Западному гражданину трудно представить себе, скольким силам и факторам подвержены мы. Если гражданин Запада стремиться приобрести как можно больше всего, то наш основной инстинкт— не утратить то, что у нас осталось.
Ныне мы, болгары, богато иллюстрируем существование под крышкой, которую сами не в силах приподнять и уже не верим, что некто иной спсобен на это. Мы не верим ни в устав ООН, ни в международную дипломатию и политику, ни в гуманные намерения, ни в сентиментальное сочувствие. Мы показываем миру следствия существования без права выбора и иногда, удивляемся, что оно возможно, и существует— вопреки сознанию, что мы— обречённые людишки, чьё крыльцо заложено камнем и дом обращён в нашу тюрьму. У жизни под крышкой нет горизонтального размаха. Всё рассредоточено по вертикали в двух направлениях —выше и ниже. На этой лестнице играется непрерывный карнавал власти человека над человеком, публично и подковёрно длятся лазание, толкотня, потасовка и драка, стремглавые восхождения и насильственные спуски. На этой лестнице плетутся заговоры, происходят сражения, тасуются клики, разгораются амбиции и первобытные инстинкты —и гаснет всякое пламя благородства и достоинства. И миллионы сановных ораторов неугомонно выкрикивают лозунги о том, что каждый борется за счастье других. Все слова, произносимые под крышкой, непрестанно меняют свои значения. Ложь и правда меняются позициями с частотой переменного тока. У нас присутствуют государственники без государства, безликие личности, политики без политики, магазины, в которых ничего не продают, писатели, которые не пишут, выборы без выбора, осуждённый суд, воровство под маркой привилегий, матчи с загодя известными результатами и преступления, раскрытые до их свершения. Стезя нашего развития-- преневероятнейший лабиринт. Сегодня герой, завтра вы можете оказаться изменником, послезавтра вас могут повесить, а на затем-- реабилитировать и воздвигнуть вам памятник. Каждый на лестнице волен вершить всё, что ему взбредёт в голову, безо всякой ответственности, но с одни-единственным оправданием— что совершил это для партии. Под крышкой партии-- каково разреальнейшее, но при этом архиэфемерное понятие. Реальное, поскольку каждый чует её натиск, подобный усиленному атмосферному давлению. Эфемерное, поскольку никто не видел лица партии. Поэтому ныне мы-- скорее герои Кафки, чем дедушки Вазова. Макиавелли нам столь же понятен, как и Ботев, а театр абсурда-- это наша жизнь насущная. Если для всех людей в мире Макбет, король Лир и Ричард Третий суть герои театральной сцены, то в Болгарии они-- граждане, наши современники, самые непосредственные участники нашей жизни. На улицах Софии вы можете встретиться с товарищем Калигулой, следующем в почтительном удалении от товарищей Тайлерана и Фуше, а Остап Бендер здесь воистину командует парадом. У нас нет настоящено, мы имеем лишь прошлое, которое ужасно, и будущее, которое прекрасно. Если западные граждане проводят свою жизнь в продолжительном общении с пёсиками и кошечками, то мы живём в преинтимнейшем контакте с людьми, в полной взаимозависимости, мы существуем посредством других, которые существуют посредством нас-- каждый против всех и каждый с каждым, поскольку так велит закон самосохранения. В этой невероятной близости мы ощущаем тепло тел, самый лёгкий трепет, самые неуловимые движения. Мы привыкли читать по лицам и умеем разговаривать часами, не говоря ни слова. А наши часы дольше западных, поскольку они содержат одно огромное и постоянное ожидание. Наши ночи богаче, поскольку кроме мрака дарят нам бессонницу. Если западный гражданин распознаёт множество нюансов семи цветов радуги, то мы великолепно постигаем пару преконфликтнейших колеров— чёрный и белый— и все их промежуточные градации.
И поэтому, когда западные революционеришки кричат о коренном переделе мира, о будущей счастливой жизни при социализме или коммунизме, нам угодно урезонить их: „Айда к нам под крышку, добро пожаловать —и живите счастливо, по-вашему и по-нашему!“ Не не знают значений слов, которыми разбрасываются— и хмелеют от своих инфантильных фантазий. Мы знаем. Мы заплатили самую высокую цену, чтоб усвоить значения этих высоких слов. Мы видели, как прикрываясь красивыми лозунгами революции, плывут жадные до власти большие и малые акулы, мы видели, как первую шеренгу идеалистов неизбежно сменяет банда безоглядных властолюбцев, алчных диктаторов, агентов чужой страны, которые однажды дорвавшись до власти, создают самую гнетущее полицейское государство и опускают духовный уровень народа пожалуй на несколько веков назад. Мы видели, как исчезают личности, как губится человеческая индивидуальность, как сереет духовная жизнь всего народа, сводимого в безропотное стадо. Мы видели многие архиунизительные для человеческого достоинства манифестации, где нормальные люди должны были аплодировать некоему жалкому ничтожеству, который провозгласил себя полубогом— и снисходительно махал им ручкой с недосягаемой своей полицейской высоты. Мы видели, что единственная цель жизни тех товарищей заключается в удержании власти их зубами и когтями, единственные их интересы тождественны их в личному благополучиию, замаскированном общественной гигантоманией, единственное счастье, за которое они борятся— их собственное благо, а единственная служба, которую они исполняют— в пользу чужой страны, владелицы гнетущей крышки. По велению министерства внешних дел они временами забывают, что являются болгарами, или наоборот— вспоминают это. Они столь великие патриоты, что несколько раз оказавшись в хаосе и безысходности, просили хозяев официально присоединить Болгарию— и превратить её в обычную губернию.
Но не только о них желаю я высказаться. Они— одна сторона медали. Другая— те, ради которых надо писать. Вглядываясь в былое, я вижу время, переполненное образами и событиями. Сотни лиц обычных болгар, с которыми меня было свела инженерская моя профессия и долгие мои постои в больницах и санаториях. Сотни лиц писателей, актёров, режиссёров, общественников, генералов, министров, первых партийных секретарей— высший слой общества, куда завела меня писательская карьера. Судьба подарила мне возможность встречаться и работать с богатыми и интересными личностями, которые вопреки разъедающей посредственности режима и общества сумели сохраниться. Я был свидетелем сцен, целивших безобразие эпохи красивыми жестами отдельных людей. Вне себя и в себе я мог наблюдать сложную двойственность человеческих отношений, паче запутанных диалектикой времени, словно мы были переходным поколением, после которого всё прояснится— и на земле воцарится рай или ад.
Передо мной печальные глаза бая Ивана Матричара, говорившего: „Когда тебе больно, найди работу рукам, попытайся создать нечто— и всё пройдёт“. Ещё слышу альт Юлии, которая повторяла мне: „То что некто— подлец и сволочь, это не оправдывает наший действий!“ Вижу лица студентов из бригады близ Малёвицы, которые спросили меня: „Как сочетаются ваши убеждения с привилегиями, которыми вы пользуетесь?“ И комическую мину Радоя: „Человек человеку брат. Вам понятно, гадина такая?!“ И исступление бывшего старшего лейтенанта Б., который плакался мне: „А ты убивал связанного человека? Да что ты знаешь?!“ И Христо, который замечал, что единственный способ настроить всех против себя состоит в наличии и оглашении собственного мнения по любому поводу… И встреча с девушками-проститутками, собранными для нравоучительной беседы в Управлении милиции: „Товарищ, неужели тело —не самое важное, да ну!“… И полуночная „Шуми Марица“ в исполнении Вылко Червенкова… И срывающийся голос бая Косё Кисимова: „Эх вы, почему не пишете о матушке Болгарии?!“...
Покидая Болгарию, мне пришлось сжечь свои дневники за 15 лет, но многие мои воспоминания о давнем свежи и красочны, как о вчерашнем. Подчиняясь второму желанию, я попытаюсь рассказать обо всём былом, поскольку настанет день— и кому-то понадобятся мои показания.
перевод с болгарского Айдына Тарика
Примечания переводчика:
Царь Траян с козлиными ушами— болгарская народная сказка о мальчике, который случайно увидел царя без короны с козлиными ушами и затем, борясь с желанием рассказать об этом, вырыл ямку в чистом поле, куда трижды сказал новоть, чем избавился от желания. Свирели, выстроганные из веток выросшего из ямки ясеня, напевали „У царя Траяна козлиные уши!“; см. текст сказки: selenabg.com/index.php/2008-08-12-22-05-32/2008-07-28-06-20-41/40-2008-07-27-20-28-03/981-2008-08-27-08-55-50.html;
Витоша— гора, высящаяся над столицей Болгарии, городом Софией;
Бай— вежливое и дружеское обращение к старшему по возрасту;
Матричар— типографский наборщик. Похоже на собирательный образ труженика из потомственных пролетариев;
Вылко Вельов Червенков (болг. Вълко Вельов Червенков; 6 сентября 1900, Златица, Болгария — 21 октября 1980, София, Болгария) — болгарский политический деятель, лидер Болгарской коммунистической партии в 1950—1954;
Константин (Косё, Косьо=Костя) Кисимов (1897-1965), легендарный болгарский киноактёр и артист;
Шуми Марица — национальный гимн Болгарии в период с 1886 по 1944 год. Изначачальную версию написал Никола Живков. Текст менялся много раз, последнее изменение было сделано в 1912 году Иваном Вазовым.
