Владимир Полянов, "Солнце угасло". Роман. Глава вторая

Спроси кто Асю Струмски о том, что за человек Здравев, у него всегда был наготове ответ. Он любил своего друга за его общительность, весёлый характер, быстрый ум и бесспорную хитрость, которая никоим образом не выходила за границы честности. Ася легко сходился, и его приятельства следовало оценивать с известной долей снисходительности. Точно так же отзывались о Здравеве те, кто мог иметь о нём мнение. С точки зрения этих других Здравев выглядел совсем иначе. Его общительность некоторые находили ловким приспособленчеством и желанием нравиться, а в его весёлой натуре открывали признаки эротоманства и звериной алчности. 
В общем, никакой накидкой невозможно было укрыть Здравева, отчего его метаморфозы выглядели в высшей степени неожиданными. Он мог быть и добрым, и злым, и весельчаком, и циником, и всё это направлялось хитростью, не знавшей границ, но богато разнообразившей ему жизнь. В свои тридцать лет он был известным адвокатом, пятью годами позже— богачом. Многие дивились тому, как он достиг всего этого, и не могли найти концов. Его жизненные тропки вились разнообразными зигзагами. Раз он был деятелем партийного клуба, в другой раз оказывался во главе акционерной компании. Между тем он женился. Уже в первый год их супружества разнеслись безобразнейшие слухи о его семейной жизни. Молодая жена очень быстро превратила его дом в гульбище, но супруг выглядет пресчастливым. Некоторые находили, что он ловко пользуется женой для завязывания полезных отношений, другие считали, что он нарочно закрывает глаза, дабы его не укоряли в собственных грешках. Он выглядел счастливым супругом и только.
Когда Ася сотоварищи начали приготовления к антиправительственному бунту, Здравев присоединился к ним. Некоторые настаивали на известном недоверии к нему, поскольку верили в слухи о его тесных связях с правительственными чиновниками, но они встречали сопротивление других, видевших в Здравеве пламенного приверженца идеи.
Этой ночью Методи Здравев были исчез для всех...
Пальба— то дальняя, то очень близкая— не стихала.
Надя Струмска постучалась во второй раз. Она уже долго стояла перед стеклянной дверью Здравевых. Наконец, гспожа вышла и встретила испуганную и печальную свою подругу. Он не выглядела проснувшейся.
— Какая ночь, милая моя! И Методи задерживается. Что может статься? Господин Струмски не внизу ли?
Она отворила дверь одной из комнат и провела туда свою гостью. Надя переступила порог— и замерла удивлённая. В гостинной на канапе сидел незнакомый молодой человек, лениво куривший сигарету.
Госпожа Здравева спросила чуть трепетным, смущённым голосом:
— Вы незнакомы? Господин Младенов. Писатель. Ты не слыхала о нём?
Господин встал и поклонился.
— Госпожа Струмска!
Надя не подала ему руки.
Хозяйка пояснила:
— Господин Младенов— друг Методи. Выстрелы застали его у нас, и я не посмела себе отпустить его в такое время.
Господин улыбнулся:
— За что вам пришлось лишиться сна.
Он сел и занял прежнюю свою усталую позу с сигарой между пальцев. Ему было около тридцати, широкоплечий, смуглый, синеглазый, он отличался красивым ртом и двумя глубокими складками ио носа к губам, которые придавали его выбритому лицу ироническое и властное выражение.
Госпожа Здравева настойчиво желала внушить невинность позднего визита. Она говорила и непрестанно задавала вопросы. Понятно, что даже её муж упросил господина Младенова побыть эту ночь дома у него, а сам отбыл по очень важному делу за границу.
Надя Струмска стояла неспокойная от нестихающего страха неловкости своего положения здесь. Она раскаивалась, что пришла. Она знала, что Здравев заодно с Асей и ожидала найти подругу, разделившую бы её страдание. Теперь она поняла, что подруге её не о чем тревожиться. Господин Здравев отбыл за границу и позаботился о том, чтобы его жена не осталась одна. Не лгала ли её подруга? Всё равно. С ней Надя не погла найти успокоения.
Неожиданно писатель оживился, погасил свою сигарету и спросил:
— Госпожа Струмска выглядит сильно встревоженной. Одни ли вы, госпожа, этой ночью?
— Да, моего мужа нет дома.
— Уехал?
— Нет.
— В городе?
Господин прилёг на канапе.
— Правда неприятно! Эти безумцы не ведают, что творят этой ночью.
— Какие безумцы?
— Не муж ваш, конечно. Не слышите разве, этой ночью настоящий ад в городе. Говорят о скором перевороте. Может быть, этой ночью они его пытаются устроить. Наверно, ваш муж благоразумно остался, как я вот, у каких-то знакомых.
Его голос был суров, когда он говорил о других, и неожиданно ласков и мягок, когда заводил речь о её муже. Она не посматривала на него, но чувствовала, что тот не сводит с неё глаз. Стоя, она трепетала— напротив, госпожа Здравева улыбалась ей. Только теперь она заметила, что хозяйка одета совсем легко, в шёлковое платье для приёмов. Эта женщина была русоволосой, свежей, с сильно припомаженными губами, руки её были голы и она, на скрадываемом абажуром свете, выглядела неприлично сладостной.
Она стояла. Не стоять ей вечно в этой комнате. Её замешательство вмиг, единым порывом, выплеснулось вовне. Она припомнила слова господина и прочти грубо повторила:
— Кого вы называете безумцами?
Ей показалось, что её муж оскорблён, и с неожиданным задором, за которым крылась любовь и отчаяние, она заговорила:
— Тех ли, кто жертвуют жизнью своей этой ночью? Вы писателью Очень хорошо. И вы зовёте безумцами идеалистов и героев?
Она говорила о многих, но думала только о своём супруге. Он был идеалистом и героем. Себственные слова растрогали её, и внезапный задор угас в неутушной скорби. Глаза её наполнились слезами, она попыталась уйти, но не могла сделать и шага, снова села, прижала руки к глазам и неудержимо зарыдала.
Младенов всполошился и встревожился. Госпожа Здравева поспешила к гостье и обняла её. Господин заговорил мягко, словно лаская:
— Неужто я оскорбил вас? Может быть, я грубо выразился. Но, правда, подумайте, за что жертвуют собой эти люди? Да, они герои. У вас есть право. Ах, не плачьте. Я признаю`, они герои и идеалисты. Но к чему их героизм, каков их идеал? В том различие между нашими восприятиями. Я думаю, что жизнь дорога`, и ею не сто`ит бросаться в борьбе с правительством, скажем так.
— Милая моя!— ласково шептала хозяйка и гладила волосы расплакавшейся.
Надя Струмски выпрямилась, окинула вглядом писателя, затем— подругу. Невольно уста её свела дурная улыбка, напоминающая хищный оскал. Она тотчас и вполне чётко поняла, за что другое способен жертвовать своей жизнью этот господин, и о чём бы скорбела госпожа с голыми сладострастными руками. Она не сказала ни слова. Повернулась и пошла.
Здравева вестибюлем провела её к выходу. Положив ей руку на плечо, она шепнула:
— Почему ты не останешься, Надя? Чем ты внизу одна займёшься? Младенов не хотел тебя обидеть, ведь у него всегда особые мнения. Наконец, подумай, а я ли не обиделась? Ведь и Методи в том же деле?
Надя быстро спустилась по лестнице. Знала она, что и Здравев в «том деле». Открывая дверь их этажа, она впервые спросила себя:
«Но почему он уехал именно этой ночью?»
Наступало утро. Застигнутые ночью чем-то чрезвычайным, ещё невыспавшиеся, но малость успокоенные светом согревающего дня, люди выглядывали в окна, выходили за ворота и пытали взглядами кого-то, кто бы пришёл и объяснил им случившееся. Более смелые трогались улицей до угла и оттуда посматривали.
Со всех околиц города доносились необычайные волнения и снова грохотали стволы, но те выстрелы скорее выглядели напрасными, от хорошего настроения. Перед некоторыми воротами собирались соседи.
Войдя во спальню, Надя выглядела печальной и усталой, но уже не плакала. Она нечто поняла, и это принововило её внутрениие силы так, что теперь её взгляд на события окрасился героическим самопожертвованием. Теперь она была в силах думать о муже в огне опасной борьбы. Да и стоило ей распространяться о своих идеях?! Слова писателя николько не поколебали её убеждения. Она немного гордилась Асей. Но за этим покоем, за этим величием самопожертвования крылась крепчающая му`ка. Надю впечатлила разница между писателем Младеновым и своим мужем, но сообщи ей о том, что Ася не вернётся, она тотчас умерла бы. С этой ночи она любила его с обожанием, страхом и неукротимой му`кой.
Не в силах противиться усталости, она не могла спать. Надя села на его кровать и замерла, внемля каджому шуму, могущему оказаться предсестником его возвращения.
Тем ранним утром город упивался новостями. Они не запоздали. Произошла попытка переворота, которая удалась. По улицам тронулись толпы. Воодушевление увлекло некоторых к полицейским участкам и в казармы, где те агитировали за новую власть. В шесть часов вышли газеты.
Занялся прекрасный, солнечный день. Оживление и закрытые магазины придавали городу праздничности. Неужели все радовались успеху заговорщиков, или они наскоро приспосабливались к сильнейшим? Газеты излагали подробности свершившегося.
Спросонья Надя внимала уличному шуму. Когда соонце нахлынуло в комнату, её лицо выглядело совсем бледным, а глаза её— стеклянно неподвижными. Ася обещал ей вернуться к полудню. Настал обед. Почему он не идёт? 
Звонок неожиданно исполнил её надеждой. Она вскочила и бросилась к двери. Там был её брат.
— Ася тут?— сразу бросил он.
Он был возбуждён, небрежно одет, с пачками листовок, торчвшими из карманов. Из-под его шапки выбивались растрёпанные пряди. Глаза его блестели. 
— Быстро, я желаю свидеться с Асей. Он ушел? Его нет?
Надя Струмска стояла онемев. Брат её Слав, журналист по профессии, редко приходил к ним, и она знала причину тому. Он и Ася перед тем было подолгу спорили. После чего Ася вседа отзывался:
— Жаль, но Слав чересчур гибок и чувствителен к политическим оттенкам. Иногда мне обидно говорить с ним.
За этими словами почти не скрывалось глубокое презрение, и Надя знала это. Слав понимал, что зять не особенно любит его, и не ищет взаимной дружбы, а в редактируемой им газете он довольно часто пренебрежительно отзывался о группе, к которой принадлежал Ася. Сестра всегда мысленно сожалела, что в будущей борьбе её брат и супруг будут противниками. Зачем теперь, в разгар схватки, Слав искал Асю?
Все её раздумья об этих отношениях развеялись с последним вопросом, и снова лицом её выразило беспокойство за супруга, который ещё не вернулся. Посмотрела она на брата и голосом, в коем сквозил страх и плохие предчувствия, прошептала:
— Аси нет.
Слав снял шапку, и вызволенные вороньи волосы его встопорщились:
— Так я и думал. Когда ушёл?
— Ещё вечером.
Брат протянул руки, выронил шапку и карандаш, который до того вертел, и, обняв сестру, воскликнул:
— Ася станет министром! Поздравляю тебя.
Затем он заходил вестибюлем, замахал руками и непрерывно заговорил:
— Министр! Ну вот, как тебе нравится?! Так-то! Я точно знаю. Эти люди оказались хитрецами и храбрецами. За одну ночь смели все заторы. Ах, они мне многим обязаны! Я сыграл роль своей газетой. Догадываешься? Я писал против них и посмеивался над ними, дабы обесценить их значение. Я баюкал волка, пока они примерялись к его шее. Но этим утром я сбросил личину. Теперь все знают, что и я был с ними. Видишь? На, читай. 
Он достал из кармана свою газету и протянул её сестре, не смолкая:
— С Асей мне надо только переброситься парой слов, чтобы столковаться. Впредь ему надо слушать только меня. Ах, только бы он не испортил дело своим норовом. Не знаешь, где я могу его сыскать? Министром стать очень просто, или не стать им. Мне надо поговорить с Асей, ага? Ты не знаешь, где он может быть?
Надя едва держадась на ногах. Слова брата вскружули ей голову. Она слышала лишь одно— у них вышло. Всё уже свершилось. Ужас миновал. Если Ася уцелел, добро возвратился, их дом заблистает, она распалчется от счастья, если он выстоял и вернётся цел и невредим.
— Ах, — взывал брат, — не знаешь, где он может быть?
— Вечером он был с друзьями, с Загоровым и Михо...
Слав тяжело уронил руку:
— Ах, Михо! Оставь этого грубияна. Он убит. О нём я уже знаю.
Надя Струмска наконец обессилела, ноги её подкосились и она упала на пол. Друг мужа убит! Что сталось с Асей?!
Журналист мигом испугался, склонился над своей сестрой, кликнул служанку. Они быстро отнесли госпожу во спальню. При этом Слав подумал, что его заботы не пропали даром. Он был настолько занят мыслями и планами, что не мог уделить много времени, как ему сразу показалось, проявлению женской слабости.
Этот человек был антиподом своей сестры. Низкий, нескладный, с красными короткими руками, с сальной кудрявой шевелюрой, со щеками такими толстыми, что те выглядели мясными пластами на его лице, гибкий, всегда занятый мыслями, увлекавшими его настолько, что он размахивал руками и говорил сам с собой, неспокойно сидящий и непрестанно шагавший, обременённый книгами и бумагами, торчавшими из его карманов. Безобразный с виду, он оставался в памяти не калейдоскопом своих жестов и движений, а выдававшими его глазами, которые при всех выражениях лица не могли скрыть его натуру хищника и циника. 
Служанка увлажнила лоб сомлевшей— и та очнулась, но так, как прокинулся бы мертвец — бледная, оцепеневщая, бессильная.
Слав шагал по спальне, махал руками, что-то говорил себе; взглянув на свою сестру, он пожал плечами и неожиданно ушёл.
Надяосталась в кровати с глазами, впившимися в дверь.
Прошли часы. Она так и не шелохнулась. Страшная скорбь помрачила эту маленькую, нежную женщину. В застывшем её взгляде мелькали видения. Она виделя убитого доброго и смелого Михо, и на его огромном теле— кровавое пятно. Всматриваясь, как обезумевшая, и пятно ей снова являлось, приобретая форму упавшего человека. Она жмурилась и дрожала. И не смела подумать, кто упал следом, и всем своим существом чувствовала ужас — её муж.
Уже вечерело. В комнате стало темнее. Она не смускала глаз с двери. Неподвижная, она лежала, как мёртвая, и смотрела.
Наконец, двери отворились и на пороге возник Ася, из-за спины освещённый лампой в вестибюле.
Её лицо свела судорога. Крик исторгся из груди её. В глазах блеснули обильные слёзы. Она простёрла руки.
Ася подошёл к ней. Он не выглядел исполненным восторгом победы. Одежда его была изорвана, лицо— пыльное и бледное. Он походил на странника, сто дней и ночей прошагавшего без отдыха. Он шатался, тянул руки, искал опоры. Он шёл как во сне, не видел свою жену. Он ещё раз шагнул, колени его преломились, и он свалился на кровать.
Она быстро вскочила, зажгла лампу, бросилась к нему. Ася лежал неподвижен, с мёртвым бледным лицом, сеть жил на котором выдавала неестественное напряжение.
— Ася! Ася!— промолвила она.
Он не шелохнулся. От усталости, от непрерывного нервного возбуждения этой ночью и днём, или от некоей болезни, его разбил паралич, и он лежал, как мёртвый. Надя позвала служанку. Послала за врачом.
Между тем Слав вернулся, они уложили Асю в постель. Журналист не скрывал недовольства.
—Именно теперь болезнь не нужна.
Той полагал, что ни за что не упустит момента. Произошло нечто важное, судьбоносное, и ради этого болезни следовало подождать. Он не мог себе найти места от злобы.
Пришёл врач. Болезнь Аси озадачила его. Несомненно, были истощены нервы, но случай оказался необычным, совершенно незнакомым.

перевод с болгаоского Айдына Тарика
Обсудить у себя 0
Комментарии (0)
Чтобы комментировать надо зарегистрироваться или если вы уже регистрировались войти в свой аккаунт.