17.
«614 Молочные железы— Многоугольники
030 Сновидения— Сопротивления движение
934 Славянские языки— Сладкие блюда»
Из каталога Народной библиотеки

Что стало с тем снимком, который мы сделали с Эммой в день развода? Кто нибудь затем взял фото у болтливого дядьки из ателье? Или я вполне сознательно зарыл его куда-то в старательно подшитые старые газеты, которые я старательно подкалываю, так никогда и не листая их. Таким же образом поступают со снимками похорон, как, впрочем, и с самими мертвецами. Зарывают их где-то подальше от себя, на самом краю города или в особом лоскуте и без того неуслужливой своей памяти.
С какого-то момента у тебя исчезает прежняя страсть фотографироваться или он делает это лишь при определёном освещении.
У моей жены было странное хобби коллекционировать снимки со свадеб и похорон. Рдна хранила их в одном и том же месте, что мне тогда виделось святотатством. Теперь нет. Выдвигаешь ящичек, и рядом с миловидно ухмыляющимися физиономиями молодожёнов показываются восковые, скованные челюсти мертвецоы. Общим на тех снимках были цветы. Много цветов. В большинстве случаев— одни и те же: от годных по всякому поводу гвоздик, включая разнообразные розы до дешёвых букетиков полевых цветов и наскоро срезанных во чьём-то саду георгин или веточек сирени. На одном из этих снимков на переднем плане ясно были видны несколько раскошных стеблей белых калл, или «невестиных цветов», как их называла моя бабушка. Опечаленные на снимке походили на странных сватьбарей в чёрном. Где-то в глубине виднелась часть сельского оркестра. Оркестра для свадьб и погребений. Внимательно рассматривая фото, я в какой-то мере догадывался, почему люди не любят хранить снимки с похорон. Объектив был беспощаден. Было заметно, что там, где скорбящие заметили фотографа, они словно приготовились к съёмке, чтоб следом улыбнутся.
Самым мучительным моментом был делёж с Эммой общих наших снимков.
Вот на этом— только начало наших отношений. Где-то на втором курсе Университета. Мы шастаем по улице Шипка рядом с Докторским парком. Я, она и Весо, всегда втроём. Весь год знакомые наши удивлялись— кто из двоих ухаживает за ней? Каждый застигнут в некоей странной позе, в дивдении. Правда, были мы ещё когда-нибудь столь счастливы? Не помню, кто нас снимал.
  А тут мы отмечаем один из Дней студента. Я, Весо, Эмма и… Саня, с которой я расстался за несколько месяцев до того. Саня была из тех женщин, которые после разрыва пытаются сблизиться с твоей новой любимой. И она было клеилась к моей, и Эмма, не подумав, позвала её праздновать с нами. На другом снимке, сделанном, возможно, 3-4-мя часами позже, некто (может быть, и я) застиг их, прижавшихся очень плотно в танце. В общем, «прижавшихся» не то слово. Саня, она на целую голову ниже Эммы, и с огромным бюстом (одни груди впереди, как мы тогда подмечали), просто вцепилась в Эмму. На снимке ясно видно, как её левая рука тиснет ягодицу моей будущей жены. Мстила она, или её похоть— как я всегда подозревал— ограничивалось своим полом? Я почти боялся за Эмму. И от страха исщёлкал вдоволь плёнки с ними. Не помню, чтобы мы собирались втроём после этого вечера. Предполагаю что и они вдвоём— тоже. 
А вот и свадебная серия. Эмма в простом платье по фигуре, в котором она кажется ещё выше и такой хрупкой, в длинных перчатках и в вуалетке. Я в ядовито-зелёном костюме, который кроме всего прочего ещё и широк мне. Две матери плачут. Сегодня, вслед конца нашего брака, слёзы их выглядят оправданными. Отец Эммы на снимке отсутствует. И вообще, на свадьбе. В последний момент принудили какого-то её дядю стать рядом с её матерью, чтоб та не выглядела вдовой.
Семь лет нашего брака прилежно документированы. Бесчисленные собрания с друзьями. В действительности приятелей у нас никогда не было столько, как это выглядит на снимках.
Я пролистываю ещё два альбома с подобными снимками, там-сям появляются новые лица, но в общих чертах компатия одна и та же.
А вот тут, наконец, я один. На берегу Дуная, в Сремских Карловцах. Было какое-то странное удовольствие в нахождении в чужом месте, на улицах чужого города, в государстве, где ты никого не знаешь и исключено, что тебя кто-то знает. Вот здесь я в Нови-Саде, сижу в на террасе кафе прямо перед городской площадью с кафедральным собором. Во всех бывших австро-венгерских державках есть такая площадь с кафедральным собором,. На другом конце которой, естественно, находится «Макдональдс». Площадь и кафе полны молодежи. Красивые женщины, тинэйджерки, маленькие девочки на роликовых коньках. Ты ясно осознаёшь, что ни с одной из женщин за соседними столиками у тебя не будет истории. В конечном счёте именно история тебя привлекает. Потому что ты — свихнувшийся тип, воображающий себя автором, и все клёвые женщины вокруг тебя-- лишь возможный сюжет. Поэтому ты посидишь сам этим вечером, и лишь официантки будут с тобой неофициальны. Ведь ты постоянно заказываешь, чтобы засидеться. Наконец, ты пройдешься «напоследок» по уже опустевшей «площадке», схаваешь наскоро бигмак и приберёшься в сыроватую гостиничную комнату. В блокнот этим вечером ты запишешь лишь одно изречение, увиденное тобой граффито в тылу кафедрального собора. «Опіум, живи вечно!» И таким будет твой выигрыш за вечер.
С реки веет прохладой. Возможно, существует некая Дунайская Европа, утопическое государство, отличное от остальной от остальной части континента. Единственное место, где вальс и салон существуют рядом с каяком и рыбачьим селом. Где такты «На тихом, голубом Дунае» переплетаются с синкопами «Тихого белого Дуная». Где по местным причинам общего сентиментального характера гимназистки всегда бросаются в Дунай, а он несёт утопленниц от Шварцвальда до Чёрного моря. Где вода— грязная, а сомы всегда крупнее речных корабликов-мелкошлёпов.
Некогда «Кингс» пели: «Люди любят сниматься/ чтоб уверенно в прошлом остаться...»

перевод с болгарского Айдына Тарика