Уже два месяца, ежедневно или через день, Слав наведывался ко Струмски. Он звонил, служанка отворяла ему, после показывалась Надя.
— Э...? —спрашивал Слав, подмигивал и делал нервные знаки пальцами.
Он спрашивал всегда об одном и том же, и всегда сестра отвечала:
— Ничего нового.
Она выглядела измученной, испуганной, словно в доме был умирающий.
Брат бормотал:
— Дьявол знает, что это значит!
И он, обозлённый, уходил с порога.
Вернувшись к себе после ночи переворота, Ася Струмски хворал. Всё это время возникали случаи, которыми надо было пользоваться. Слав видел, что все его усилия пропадают даром. Он приспособил газету к новой власти без всякой пользы для себя. Он думал получить выгоду посредством зятя, чья неожиданная болезнь разрушала всё. Группы, составившие силу правительства, постоянно распадались и взаимно враждовали, всякий день ожидался новый расклад, при котором в состав правительства могли войти новые люди. Слав довольно часто упоминал на страницах газеты имя своего зятя, но со стороны Струмски он не получал никакой поддержки.
Ася целый месяц пролежал как во сне. Окончательно пробудившись, он преобразился. Физически он не страдал ничем, но оказался уныл, кроток и бездеятелен. Слав имел разговор с ним. Он изложил Асе свой план, согласно которому, тому надобно было принять участие в политической жизни, войти в состав правительства, полкчить наконец причитающуюся ему долю власти, которую он было завоевал со своими товарищами. Журналист мыслил своего зятя здоровым и разумным, и говорил ему всё напрямик. Ася ответил ему, и тогда Слав понял, что тот не совсем здоров. Слав даже подумал, что тот малость помешался. На блестящие предложения журналиста Ася без волнения и без огня в глазах ответил:
— Кто тебе говорит, что я ещё имею право на долю? Моя доля состояла в исполнении своего гражданского долга! Я думаю, что исполнил его.
На первый взгляд, эти слова не выдавали ничего ненорвального. Иногда бывали и люди, ставившие на кон свои жизни ради общественного долга, а затем всецело уходившие в личные заботы. Но сегодня… Слав удивлённо воззрился на зятя, затем обернулся и поморгал своей сестре. Он не сомневался в том, что говорящий подобное человек частично утратил свой разум.
Надя почти не вслушивалась в политические разговоры мужчин. Когда страшное миновало, она думала только о своём доме и о любимом муже. Но и она не могла сказать, что всё идёт путём. После месяца обморока, когда Ася пробудился и с Богом выздоровел, она очень часто смотреля на него удивлённым взглядом. В его поведении было нечто необъяснимое, постоянно тревожащее её.
Кроток и печален, он целыми днями сиживал во своём кабинете. В ней закипала жажда ласк, она призодила и бросалась к нему с бурными поцелуями. Он не подавал виду, только лениво приподымал руку и гладил её волосы, пока она сгорала во своих поцелуях. Он походил на живой труп. Духовно или физический он нечто утратил. Она отшатывалась и, испуганная, смотрела на него. Что с ним произошло? Или он разлюбил её? Нет, он и говорил нежо, влюблённо смотрел на неё, только руки и губы его были как парализованные. Губы его дрожали и скрывали невыносимое страдание. Что с ним, что измучило его?
Иногда она думала о сомнениях своего брата. Ну утратил ли Ася часть разума? В минуты подозрения она садилась рядом с ним и завязывала беседу. Сомнение её быстро исчезало. Он говорил умно, трезво и спокойно. Слова в его устал вышлядели краше и чише. Он походил на проповедника. Лицо его сияло.
Они говорили о своём доме, о политике, о его друзьях. Ничего неразумного не выдавали её слова. Но её, в чьей душе отерылась рана, это не успокаивало. «Тогда почему?»—спрашивала она себя. Этот вопрос она обращала к себе, но запечатлённый оставался у неё на уме, тревожил её сердце, трепетал на губах.
День и ночь она таяла от будивших кровь желаний, и напрасно спрашивала себя, почему муж этого не замечает их. Она становилась нервной, иногда— бурной, а после— мучительно смиренной. Она беззаветно любила своего мужа и бросалась в истерику, подумав, что он— живой труп.
Однажды, в очередной раз спросив о состоянии Аси, столь же злобный, у ворот дома Слав встретил Здравева.
Товрищ Аси было уехать куда-то до переворота, вернулся пятнадцать дней спустя— и имя его сразу прославилось. Сначало было слышно, что он вернулся. Затев в газетах спросили, где он был. Затем вышла статья о нём и его миссии за границей. Оказалось, что там он исполнил своё задание, повлиял на зарубежное общественное мнение. Никто не удосужился спросить о деталях поступка, который многие похвалили. Каждый день о нём что-то писалось. Но от ругани и хвалы его имя становилось всё более известным.
Журналист поколебался и сразу протянул ему руку.
— Хо- хо!— вокликнул Здравев.— Смотри ты, хорошая встречаю Кде ты был, у зятя? Что с ним? Он не показывается.
Он говорил высокопарно, как кандидат на высокую должность. Журналист точно знал, с кем беседует— для него Здравев был политическим игроком, который, вначале сбежав ночью ради спасения собственной жизни, теперь использует свои связи с заговорщиками, приписывает себе заслуги и не оглядываясь врётся в первые ряды. Но в нём было нечто обезоруживающее, почти вызывающее дружеские улыбки— и ему уступали дорогу. Именно это ощутил и Слав. Сначало ему хотелось ужалить толстяка, но он неожиданно ему улыбнулся, а после ему пришла мысль.
— Знаете, я не откажусь от вешего приглашения наверх. У меня есть к вам предложение.
Здравев опустил тяжелую руку ему на плечо.
— Ты ведь знаешь, где раки зимуют.
Журналист выглядел совсем малым рядом с этим толстым и крупным человеком. Никоим образом он не хотел дёшево продаться ему, но Здравев просто увлёк его. Вдвоём они поднялись наверх.

перевод с болгарского Айдына Тарика