Николай Лилиев, «Зарницы странной юности моей...»

Зарницы странной юности моей
и сполохи моей вечерней ночи,
меня ведите там, где тьма сильней,
и радуйте меня, где нету мочи!

Я нисхожу с неведомых вершин
в сырую слякоть мрачной преисподней,
где проку нет от миражей души,
нет ничего лазури грёз бесплодней.

Я выжидаю тень пустого сна
средь зноя дня, которым взор растерян;
душа моя собору не жена,
но не угасла в долгой скорби вера

в рассветный час за бурею и мглой,
когда я вновь вас, возрождённых, встречу,
утехи в жизни злобно-роковой,
безмолвных и безгрешных— с вами легче,

зарницы странной юности моей
и сполохи моей вечерней ночи...
Меня ведите там, где тьма сильней,
и радуйте меня, где нету мочи!

перевод с болгарского Айдына Тарика


Светкавици на мойта ранна нощ...

Светкавици на мойта ранна нощ
и пламъци на мойта странна младост,
бъдете ми в тъмите верен вожд
бъдете ми в тъмите нова радост!

Аз слизам от незнайни върхове
в усоите на мрачни преизподни
и моите безбурни бленове
са бленове лазурни и безплодни.

Аз дебнех сенките на ведър сън
сред зноен ден, сред трепнала омара,
душата ми не лъхна сватбен звън,
но не угасна скръбната ми вяра,

че в светъл час, над бури и мъгла,
безмълвни, примирени и безгрешни,
утехата на мойта орис зла
отново възродени ще ви срещне,

светкавици на мойта ранна нощ
и зарници на мойта странна младост…
Бъдете ми в тъмите верен вожд,
бъдете ми в тъмите нова радост!

Николай Лилиев

Яна Язова, «Скорбь»

Мерцают фонари под газом
в густую уличную грязь.
Трепещет в лужах ночка. Глазом
луны вампир увлёкся— слазь.
И нищие застыли в позах,
подпёрли фонари спиной,
а мысли бедные их… поздно:
повисли в ще`рбине стенной.
Под стылым светиком в потемках
убогой немощи, с тобой
они— мыслишки, плачут тонко:
«Дай денег, хлеба, сударь мой!»
—Что вы, калеки, расхромались,
засалив днешний празник мой?!
«Мы сухарей несём хоть малость,
в трущобу лужи нежилой.
И просим корочек походных
идя домой толпой вразлив.
И гасим фонарей голодных
мерцающие фитили».
Идут, как нелюди, бедняги.
Идут, чья вечно плоть скорбит.
И гасят пламешки сермяги—
огней холодных строй убит.
Ночь у ворот стоит и просит,
в глаза глядит мне, тянет длань...
А лужа стылым оком косит,
и улка разумеет рвань.
Я прочь во тьму твою: потерян
мой праздник; отвори, не враг...
но в сонном крепе молкнут двери —
и каждый дом как саркофаг.

перевод с болгарского Айдына Тарика


Скръб

Мъждукат газени фенери
във уличната гъста кал.
Нощта във локвите трепери.
Вампир луната е заял.
И просяците с ръце вдървени
фенерите подпират с гръб;
а бедните им мисли спрени,
увиснали на щърбав ръб.
Под хладна светлинка във здрачът
на гола немощ, подир теб
те — просешките мисли плачат:
«Пари ми дай, пари за хлеб!»
— Ех, стига куцахте сакати!
Днес в празник тропахте по мен!
«Ний носим сухите комати
в бордей на кална локва плен.
И просим в пътя си до къщи,
по улици — море — вървим.
На всеки стълб фенер намръщен
ний слабия фитил гасим.»
Вървят те — нечовеци бедни.
Вървят — тук плът на вечна скръб.
Фенерите гасят последни,
Подпрели ги със дрипав гръб.
Нощта до портите се спира,
за помощ гледа ме в очи...
А улицата ги разбира
и в хладна тиня си мълчи...
И хукнах аз към теб в тъмите
да скрия празник в твоя праг...
Но в сънен креп мълчат вратите —
И всеки дом е саркофаг.

Яна Язова


Яна Язова, «У канала»

Бульваром этим тихим, долгим и безлюдным
иду, где в тенях лиственных вдвоём недавно
встречались мы… Луна горела, тени стерегли нам будни —
влюблённому и нежному тихоне с гордой дамой.

Мы под руку гуляли ночью у канала,
по пыли, грязи, снегу— ах, какой был снег;
внизу ждали` зарю— она бела, легка бывала.
А днесь стервятники обсели этот брег.

Иду, иду, а поздние прохожие зеваки
препятствуют мне, глупости твердят, и лгут;
а и пред ними, смущена, готова плакать
отчаянна, я: «Ах, как тяжко, тяжко, больше не могу!»

перевод с болгарского Айдына Тарика


Край канала

По тия дълги булеварди тихи и безлюдни
вървя, където скришом в сенките им двама
се срещнахме… Луна ни свети, сенки вардят будни —
теб нежно влюбен, тих, а мене — горда дама.

И под ръка вървяхме ние нощем край канала
по суха пръст, по кал, по много, много сняг;
и в дънотому чакахме зората лека, бяла.
А днеска лешояди пълнят тоя бряг.

Вървя, вървя и закъснели, редки минувачи
ме спират и ми казват глупави лъжи;
но и пред тях смутена и отчаяна ще се разплача:
— Ах, вече колко много, много ми тежи!

Яна Язова


Николай Хрелков, «Лувр»

Париж, твои кошмары всюду брезжат—
иль, легкостопа*, та всё на посту?..
Храни себя и свой пресветлый жребий,
огонь в груди и горнюю мечту!

Ты** приходи ко мне одна, хоть тенью—
— дней одиноких длится череда —
я Леонардо дивные виденья,
и мрак Свободы Гойи передам.

И я верну тебе любовь на диво,
что стоном пёстрым расписал Ван Гог,
и увлеченье с рассыпною гривой,
и низость страсти гнусного танго`.

Когда в проклятьях Рембрандтово небо
расплещется, из рамок взмоет крик
по всей Европе,— твой залог победы,—
в последней битве вспрянет мир-старик.

И вспомнишь ты доро`гою к вершинам
поля Прованса и парижский рёв,
и мрак, и звёзды, и позор ошибок—
пусть вера всё тебе в багрец сотрёт.

перевод с болгарского Айдына Тарика
* (?)Статуя Марианны в Париже, легендарной хранительницы Франции;
** Париж женского рода, ведь во французском, равно и во многих др. языках, имя сущ. «город» ж.р.,— прим. перев.


Лувър

Кошмарите ли на Париж те дебнат —
или те дебне лекостъпно тя?...
Пази се ти със своя светъл жребий —
и огнен блян и бляскава мечта!

Ти в дни самотни идвай тук при мене —
и аз на тебе само ще предам:
на Леонардо дивните видения—
и мрачната на Гоя Свобода.

Ще ти предам и любовта ти дивна;
и цветния, стенещ ужас на ван Гог —
и устрема с развяваната грива;
и низостта със гнусното танго!

Когато във закана се разплиска
небето буреносно на Рембранд —
от рамките си те ще литнат с писък
към стария свят във твойта сетня бран…

Ще припомниш в своя път нагорен;
полята на Прованс, парижкия рев;
и мрака, и звездите, и позора,
де вярата ги в пурпур разгоре.

Николай Хрелков