То время запомнилось мне ранними побудками, темнотой, трамваями, переполненными сонными людьми, едущими на работу. Полуспящие дети висели на руках усталых матерей, чтоб остаться в детском саду до вечера, когда их заберут домой. Оклады и сдельные расценки были плачевно низкими— и, достигнув полнолетия, каждый член семьи от нужды шёл работать. Впервые у нас появились женщины-строители, шахтёры и карьеродобытчицы. Женское равноправие выразилось полным пренебрежением её физическими качествами. Женщины месили бетон, толкали тележки, грузили камни и кирпичи, строили, копали канавы и каналы и т. д. Ребята, которых не могли определить в детские сады, без заботливых дедушек и бабушек оказывались предоставленными себе. Дети постарше и младшеклассники проводили своё свободное время на улице, чей плохой воспитателный эффект был признан годами позже. Нормальная смена длилась 8 часов, но значительная часть рабочих трудилась сверхурочно. Поскольку производственный процесс был плохо организован, а планы повышались каждый год, многие руководители прибегали к незаконному продлению смен. Рабочие не жаловались, покольку от дополнительной выработки им перепадали лишние левы. Добавьте к этому медленныый и с перебоями общественный транспорт плюс различные собрания и кружки после рабочего времени и вы соласитесь, что домой возвращались только чтоб выспаться. Инженерно-техническому персоналу во всей стране полагался так называемый «ненормированный» рабочий день, кторый очень часто длился по 12 часов.Затем наступало долгая и отчаянная толкотня в очередях. Снабжение тогда было ниже всякой критики. Не из-за неурожаев или недоимок, а главным образом—по причине неразрешимых трудностей. Государственная распределительная машина запуталась в своих бюрократических сетях— и нам днями приходилось голодать. Случались долгие перебои, когда мясом мы лакомились лишь в ресторанах или время от времени— в заводских столовых. Общественное питание пользовалось привилегией, а в магазины попадало то, что оставалось для нас. Пустые полки занимали пакеты с мармеладом и банки с джемом. Об импортных товарах не было и речи. Парадокст в том, что и самые популярные болгарские товары отсутствовали на рынках. Болгария изнутри выглядела страной дефицитных овощей и фруктов. Человек мог оценивать действительные успехи системы через призму постоянного дефицита товаров первой необходимости. Мы часто говорили себе, что если в мирное время аппарат режима оказывается неспособным удовлетворить элементариные человеческие потребности в питании, то один Господь знает, что нас ждёт в случае войны. Я убеждён, что всего за месяц, без применения ядерного оружия мы вымерли бы от голода. Коренного улучшения не произошло и в последующие годы, хотя бывали периоды, когда дела с продуктами обстояли несколько лучше. Всего несколько месяцев назад один итальянец жаловался мне, что он целый день ездил на автомобиле по Софии в поисках мяса. Не успел. Причина всей этой ужасной неразберихи глубоко коренится в самой системе, которая началась с назначения на ответственные места абсолютно неспособных людей— и закончилась всеобщим нежеланием и неумением работать честно и аккуратно.
Но те годы оказались самыми трудными. Единственным утешением оказывалось бесплатное лечение и путёвки в санатории. В борьбе за существование мы стали чемпионами очередей. Самых разных: за хлебом, мясом, овощами, фруктами, обувью, одеждой, досками, углём, цементом и т. д. Открытое убожество наших дней заключалось в хождении по очередям после работы. Оно вошло в нашу натуру. Появились профессиональные очередники, которые не стояли, а сидели на своих раскладных стульях, плели и шили, а один агитатор даже провёл собрание в очереди. Рассказывали анекдот о гражданине, который просто стоял на тротуаре перед какими-то воротами и читал газету. Через некоторое время он оглянулся— и увидел за собой тихо выстроившуюся пятидесятиметровую вереницу людей. Если когда-то и где-то появлялось нечто самое необходимое, то оно молниеносно исчезало. Мы часто были увлечены грустной игрой. Вспомнив о чём-то нужном, думаешь, что ты позавчера это точно видел в магазине. Идёшь за покупкой. Конечно, ты не находишь желаемого. На девяносто процентов лексикон продавцов состоял из слов «нет» и «кончилось». Сколько раз, падая от усталости после работы, нам приходилось выстаивать в нескольких очередях чтоб приготовить ужин. Но для режима и властвующих товарищей время постых людей не значило ничего. И сами люди ничего не значили. Партия и государство холодно и немилосердно относились к частному лицу болгарского гражданина.

Тогда, в те годы у нас от бедности распространилось и стало необходимой привычкой воровство. Нужда толкала людей на всевозможные, иногда гениальные трюки ради прихвата какой-нибудь малости. Я не преувеличу, сказав, что почти все имевшие дело с мёдом облизывали пальцы. Крали всё и у всех, но чаще всего— у государства. Конечно, главными героями были начальники ресторанов, магазинов, различных торговых заведений, лесных хозяйств, завхозы, завмаги, заготовители, бухгалтеры и т. д. Главным реквизитом этого представления, водой разбавлядись не только вино и ракия— мы покупали влажный сахар, увлажнённые продукты, разведённое молоко. Нравственным оправданием каждого было стремление вернуть себе украденное у него государством. По указке победителя политической битвы правохранители ринулись на экономический фронт. Была создана мощная хозяйственная милиция, которая особенно жестоко истязала арестованных. Экономические преступления оборачивались самыми тяжёлыми приговорами, и смертными тоже. Поскольку некоторые способы присвоения общественных денег оставались нераскрытыми, милиция начала с конца— она выслеживала «излишние» покупки. Подозреваемые в трате нетрудовых доходов доставлялись в следственные отделы, где их пытали, пока те не сознаются в чём-то. Постепенно хозяйственная милиция стала настоящим пугалом, каравшим людей и за неумышленные ошибки. Но, конечно, никогда она не расследовала масштабные злоупотребления и экономические провалы правящей верхушки.

Пока все простые смертные болгары страдали от жестоких неурядиц, товарищи на верху жили совсем иной жизнью. Многие из них не знали и не желали знать действительности. Они обитали в особой роскоши и богатстве болгарских марий-антуанетт и были не далеки от фразы королевы: «Если у них нет хлеба, почему они не едят пирожные?» В Софии рассказывали достоверный случай, как жена одного партийца села в трамвай, вероятно впервые в жизни, дала 5-левовую банкноту кондуктору— и ушла. «Но, товарищ, билет стоит лишь 20 стотинок,»—ахнул поражённый кондуктор. «Так дёшево!»—воскликнула супруга руководящего товарища. Это правда, огромное большинство «верхушечных» людей и их семьи никогда не ездили на трамвае. У них были большие чёрные лимузины, сперва— «чайки», а затем—«мерседесы». Мы били свидетелями самой вульгарной в истории демонстрации неравенства, «СПЕЦИАЛЬНОГО СНАБЖЕНИЯ». Я уверен, что настанет день, когда историки и психологи отнесут членов нашего Политбюро, большу`ю часть Центрального комитета и приравненных к ним лиц к категории «человекоподобных существ». А как иначе объяснить то, что пока восемь миллионов душ страдали, голодали, ипытывали разные бытовые трудности, верхушка выстроила для себя настоящий рай? Автомобили специального снабжения развозили по домам важных товрищей самое лучшее продовольствие, которое производила наша земля. В наши постные дни они ели жареных ягнят и поросят, сырокопчёные колбасы, отборные салями, жирный творог, самые лучшие сыры, не говоря о винах, одежде и снабжению предметами роскоши и удобства, которые простому народу и не снились. Более того, ради пущей «коммунистической справедливости» им всё это доставалось за символические цены, то есть они ничего не платили. Члены Политбюро также абсолютно не оплачивали свои счета в ресторанах и в других общественных заведениях. Всё им выделялось за государственный счёт. Иногда они отдавали остатки своим водителям или прислуге, от которых мы узнавали, какой жизнью живут на верху. Я знал одного шофёра члена Политбюро, которому раза или два досталось что-то из автомобиля специального снабжения. И поныне я пытаюсь себе представить, с каким удовольствием объедался Вылко Червенков и его наследники, когда весь народ голодал. Может быть, только для того, чтобы скрыться от людских глаз, они окружили свои дома высокими стенами и вооружённой до зубов охраной, чтоб уберечься от «народной любви» —«любимые вожди», как они себя называли. Впоследствии против специального снабжения поднялась волна народного протеста, которая привела к временной его отмене в 1956 году. Но затем вскоре оно было восстановлено в новом, расширенном ассортименте. Я ещё раз, детальнее расскажу вам о об этой стороне коммунистической безнравственности, когда остановлюсь на привилениях и коррупции нашего режима. 

Если во время войны болгарский народ не испытывал серьёзных продовольственных трудностей, то в этом была заслуга нашего села. Оно обеспечивало и кормило город. Режим Вылко Сервенкова довёл это село до сумы. То время останется в памяти как самые бедные годы жизни нашего селянина. Принудительная колективизация, которая оставило поле без мужских рук плюс ликвидация мелких частных хозяйств привела страну к неизбежному голоду. Не помогали и жестокий закон, обязывавший селян сдавать мясо, шерсть, молоко и т. д. с подотчётных гектаров земли. То был период, когда масса селян находились в тюрьмах и лагерях. Так что у нас, в городе, уже не осталось доступа к житнице. Более того, многие селяне прибывали в Софию чтобы купить хлеба. Давались всевозможные распоряжения по контролю за продажей товаров первой необходимости, которые, это понятно, многие припрятывали.

Кино и футбол являлись нашими главными развлечениями. Но их тоже идеологизировал режим. Было время, когда на экраны выходили исключительно советские фильмы. Господи, как подумаю, что за невероятные глупости мы смотрели. На протяжении нескольких лет на экраны не допускались западные фильмы— и я помню, что первыми ласточками явились к нам две австрийские киноленты. Большое событие. Огромные очереди толпились у кинотеатров-- всем хотелось увидеть безобидный австрийский балет на льду. Тогда родился остроумный вопрос: «Этот фильм советский или хороший?» С другой стороны, футбол давал человеку хорошо замаскированную возможность выразить свою ненависть режиму Пользуясь властью делать, что хотят, товрищи создали клуб ЦСКА, будущий символ партийной непобедимости. Это естественно толкнуло огомную массу болельщиков к «Левски», который логично превратился в символ старой Болгарии. Матчи между двумя командами были настоящими сражениями. Командовавшие ЦСКА военные всячески способствовали поражениям команды «Левски». Во время матчей происходили политические по сути баталии. И поныне перед глазами у меня молодой парнишка из Конёвицы, которого милиция попыталась удалить со стадиона во время игры, а он уложил на землю полдюжины блюстителей порядка. Перед следующим матчем этих команд майор МВД, руководивший охраной стадиона, собрал своих подчинённых —и толкнул им речь, важнейший пассаж коей выглядел так: «Сегодня наши играют против буржуазно-капиталистического сборища „Левски“. Мы выступим в полном составе. Если кто-то из них высунется, то вы его сразу уберёте». Об эволюции стиля можно судить по тому, как годами позже популярность «Левски» была ликвидирована самым безобидным приёмом-- клуб подчинили Государственной безопасности. Только на футбольных матчах можно было наблюдать истинный чувства болгар к СССР. Когда советские команды играни против наших, известная своей объективностью наша публика бешено ревела на гостей. Всё советское было синонимом низкокачественного, грубого, неприятного, враждебного и т. д.

перевод с болгарского Aйдына Тарика