Категория:
проза
Боян Обретенов, "Блаженны молчащие". Очерк
Молчание как нож в зубах. Молчание беззубое —опустелый, чавкающий рот. Молчание --крепостная стена и молчание-болото. Молчание-гнев и молчание-примирение. Молчание, гулко гремящее от звуков окружения, и молчание, пропитанное тишиной твоего я. Молчание в солнечном саду и молчание в испепелённой пустыне. Молчание от жажды и молчание от пресыщения. Плачущее молчание, икающее от довольства молчание. Режущее внутреннее ухо рычание тигра; усыпляющее сознание кошачье мурлыкание. Покой молчания против тревоги дня. Тревожащееся обо всём молчание против ленности мира.
Молчаливы страждущие, молчаливы блаженным.
Блаженны молчащие.
Уши человечества закрылись. Мир глобально оглушён. Никто никого не слышит. Каждый говорит. Но не слышит. Даже сам себя. Говорит потому, что ощущает ток воздуха из своей гортани. Это ему придаёт вид живого.
Все мы желаем походить на живых.
И молчащий становится врагом нам. Он выглядит зомби. Посланцем чужого мира. Чьего? Каков он, не наш мир? Кроме нас никто не имеет права на мир.
Убеждение, что мы суть единственны и неповторимы— соль в нашей крови. Увы, то, что кровь солёная, даже горька, мы понимает после того, как она прольётся. Если у нас хватает задора макнуть пальцем её.
Нынешнее человечество ненавидит молчальников. Подозревает них в самочинных лицедеев. А сценарий вполне конкретен. Роли определены и розданы. Режиссёр невидим, он пьёт что-то до отрыжки. Даже будто курит.
Никто не спрашивает, кто режиссёр. Каждый смотрит как схватить роль. Роль значит говорение. И притворство. Молчащие не притворяются молчащими, поскольку такой роли нет. Значит, просто они таковы. Куда уходишь? Кто тебе разрешил? А ну, молчи!
Затворившись однажды в молчании, ты никогда из него не выйдешь. Неожиданно и для тебя самого оно становится цитаделью. Иным пространством. Другой бакалеей. Там весы точны и всё сто`ит столько, сколько весит. Не важно, что никто тебе не платит. Ты хоть знаешь цену. Но знающие цену не любимы.
Вся наша жизнь— игра цен. Игра ценами. Сначала как самообман. Затем— ложь всех вокруг. Привирание в профессии. Привирание на столе. Привирание в любви. Привирание в сексе. Всё это облечено в слова. Без слов нет обмана. Говоришь и лжёшь, говоришь и лжёшь, пока поймёшь, что в сущности цены нет. (Если поймёшь.)
Ведь ты не сто`ишь ничего.
Был ты, а затем тебя нет. Был лишь миг. Могдо быть и без тебя. Если не ты, мог быть другой. Тоже чистый-наивный, думающий, что он неповторим.
Взаимозаменяемость людей ещё не осознана. А все теории (от Платона и Сенеки до Маркса и Фрейда) и практики (до Гитлера и Сталина) утверждают, что человек это болван. Самодвижущийся механизм. Он же— болванка. Ты, я, она, он, мы. Мы наполняем нутро болванки. Каждый нас толкует, как желает. Мы развлекаемся толкованиями, и каждый из нас думает, что они не относятся к нему.
Каждый исключителен. В этом мы похожи.
Исключение суть лишь молчащие, которые по крайней мере внешне не болванки. Они нестандартны.
Знаешь, почему? Ты не способен отворить их. Молчащий или непредсказуемо мудр, или невероятно туп. Пока он молчит, ты не можешь понять, какой он на самом деле. И это постоянная провокация.
Что постигают молчащие там— во своей тишине или во внутреннем гомоне, во своём мраке, во мгле или свете? Что они видят и как видят нас? Это дразнит. Неумеющие молчать бесятся от предположения, что тот с сомкнутыми губами верно понимает, каковы они, говорящие. Бесятся они и от предположения, что тот ничуть не знает, каковы они на самом деле. Бесит в обоих случаях сам факт сомкнутых губ, значащий неучастие в игре. Люди не любят такие номера. Они ошарашены, боятся, паникуют, когда в будни на улице появляется человек в маске. Или когда на карнавале появляется человек без маски. Значит, нарушены правила.
Мир говорящих это мир правил. В сущности произнесённое это изречение правил. Даже самые еретически звучащие фразы суть нечто вроде исключений из правил.
А молчание неконтролируемо. Кроме обладателя, никто не знает, чему оно подчинено и о чём говорит. Кроме молчащего. Он не может быть братом нам. Не может быть и товарищем. Самое тяжёлое то, что он и врагом нам быть не может. Ведь мы не знаем, что умалчивается. Оно просто не для нас. А это уже невыносимо.
Мир не выносит иных категорий. Но единственный способ справиться с молчанием— не замечать его. И вот молчание существует как самостоятельная территория, мир сам по себе. В нём вырастают и рушатся дворцы, вырастают и рушатся крепости, возникают и опустошаются оазисы, обесцениваются и дорожают ценности. Там возможно всё. Кроме одного— проникновения. Один-единственный звук— и молчание умирает.
Оно— принятый тобой выбор или принуждение. Обет, данный самому себе. Твой контакт с миром. Который тонет в твоей тишине, а не ты— в его гаме. Там он преображается, очищается, становится таким, каков он есть. Нераельной реальностью, опытом действительности.
Реальна лишь тишина, из которой идём, и в которую уходим.
Крик новорождённого— первая реплика роли. Играется годами или десятилетиями— кому сколько дано. Затем ты возвращаешься в первоначальную тишину. Это твой рок, иное— именно роль, передающаяся от человека к человеку, из поколения в поколение.
Встретимся ли после в тишине, которая для уходящих бескрайняя, а для приходящих— миг до начала? Мы— одно, все ушедшие и все предстоящие. Магма, из которой лучатся представители временного существования. Свет, который мы принимаем за реальность.
Молчание это невидимая истина в видимом мире. В ней ферментируется вино мудрости, цедсь капля за каплей скводь решето обманной реальности. Вино. Полынь. Не имеет значения. Оно истинно.
Не ум, мудрость нам нужна.
Молчание мудро как храм. В нём нет ничего лишнего. Всё в нём наделено смыслом и значением. Служит мысли и оазмышдению. Это содержание жизни, не её неверной поверхности.
К молчанию путешествуют.
Путь устлан высказанным ничто. Он тиснется сквозь тысячи слов, брошенных на ветер. Он лезет по их скалам. Голые слова. Бесплодные. Скользкие. Он падает с вершин разочарования в словах. Не от отсутствия смысла в них, а от бессмысленности их произнесения. Это долгий путь уярмления языка, который всегда жаждал покоя, и утопления в горле твоём вещей, сущностей, мира. Горло не только глубже и правдивее плещущего языка, но и ближе к сердцу.
Сердце это истинная наша родина.
Молчание надо выстрадать, а потому оно дано не каждому.
И страдание не для всех. Страдание это призвание. Даже талант.
Мало тех, кто разговаривает в тишине с чудовищем страдания, понимая, что надо не убивать, а воспринимать его.
Пойми страдание.
Ты рождён из боли, хоть и чужой. Но знаешь ли ты, что и тебе не было больно тогда? Зачем ты плакал? Отчего раздался твой рёв? Он не похож на радостный. И на победоносный.
Если ты с годами не обратишь рёв в молчание, то уйдёшь таким, каким пришёл— беспомощным и слюнявым. Языком на всём пути.
После мрака, из которого мы родились, и мглы, в которой живём, молчание это единственный свет. Она была в нас, но для чего? Обращается ли некто сам к себе? В час сознательно выбранного тобой молчания проглоти язык и обрати глаза свои вовнутрь. Видишь светик— не только живой, но и правда живший? Свет растворяется и выгибается радугой. Всё так же тихо. Радуга эта— молчаливый твой шанс стать другим. Понять, что на самом деле ты всегда был другим. Тем, которым хотел быть.
Не оценив молчание, ты и себя не оценишь. Просто это не придёт к тебе. Никогда не осенит. А молчание это свет всех, миновавших или пока присутствующих в жизни твоей, и во всём, из чего она состоит. Там суть тени ушедших и тайны их, оставшиеся неразгаданными. Там и оголённая суть жизни, которую ты ещё сможешь понять.
Желаешь понять?
Слова помогают нам не понимать себя и не понимать. Они наз задерживают над колесом колодца, и мы кружим как мушки, спасаясь от ледяной глубины. Утонувший в молчании— не утопленник. Он держит на голове своей колодец-аквариум, в котором играют рыбки истины.
Замолкай, но не молкни.
Говори в тишине с тенями. Они нам ещё многое готовы рассказать. Занятые и неречистые здесь, там они в царстве покоя и бескрайнего свободного времени, а потому могут непрестанно слать нам вести. Как мало мы с ними говорим при жизни. И сколь много остаётся напоследок. Этим надо поделиться. Выговорить. Назвать. Ведь надо осмыслить пережитое. Пережитой, но не осознанный смысл. Без него переживание это лишь отживание. Пройденное. Оставленное за собой.
И оно плавает во прахе.
Говори в молчании с живыми. Нащупывай их сущности. Кричи им, пока не брызнут упаковки их нервов и снизу не покажется их содержание. Молчание вызывает. Оно провоцирует откровенность, поскольку обманывает тем, что всё останется в молчании. Это единственный трюк, который позволяет себе молчание. Его невежество именно в вежливости, которая воздаёт людской честности. (Говорят, что она врождённая.) И в том, что она маскируется под глупость, согласно которой молчание это заговорщица.
И это война. Окопная война. Она не означает одну оборону. И не самооборону, которой чаще всего представляют полчание. Вынеси позицию настолько вперёд, что почувствуешь сердце неприятеля. И увидишь вокруг себя одних неприятелей. В молчании понимаешь, что все и вся суть твои неприятели. Кроме того, той, тех, коротым выпал жребий молчаливого твоего выбора и которому ты дал обет. Пульсом своим. Духом своим и дыханием. Они суть ты.
Это волосы, рассыпанные по подушке твоей теперь и пожизненно, головки, которые каждое утро ты желаешь приласкать, пусть они уже аршином уже выше тебя, а завтра-послезавтра они забелеют, головки, которые ласкают тебя, и только. Молчание не допускает чужаков. Лишь кровь крови твоей не чужая. Лишь в ней ты можешь не заблудиться со словами. Оберни её в молчание своё. Там её открой свои чувства. Она тебя ощутит. Она тебя поймёт. Ведь и она общается с тобой в собственном молчании. Ведь вы суть одно?
Покажи зубы свои всему миру в тишине своего морчания. Или же приласкай его. Оплюй его или расцелуй. Обвини его или прости. Выбор твой. И истина, которую ты себе сочинишь, будет лишь твоей. Не делись нею ни с кем. Если поделишься, её отнимут у тебя. Оспорят её. Растопчут.
Кому нужны мы без своих, сочинённых, неразделённых, неистинных истин.
Молчи. Молчи.
Не выдавай себя.
перевод с болгарского Айдына Тарика
Обсудить у себя
1
Молчаливы страждущие, молчаливы блаженным.
Блаженны молчащие.
Уши человечества закрылись. Мир глобально оглушён. Никто никого не слышит. Каждый говорит. Но не слышит. Даже сам себя. Говорит потому, что ощущает ток воздуха из своей гортани. Это ему придаёт вид живого.
Все мы желаем походить на живых.
И молчащий становится врагом нам. Он выглядит зомби. Посланцем чужого мира. Чьего? Каков он, не наш мир? Кроме нас никто не имеет права на мир.
Убеждение, что мы суть единственны и неповторимы— соль в нашей крови. Увы, то, что кровь солёная, даже горька, мы понимает после того, как она прольётся. Если у нас хватает задора макнуть пальцем её.
Нынешнее человечество ненавидит молчальников. Подозревает них в самочинных лицедеев. А сценарий вполне конкретен. Роли определены и розданы. Режиссёр невидим, он пьёт что-то до отрыжки. Даже будто курит.
Никто не спрашивает, кто режиссёр. Каждый смотрит как схватить роль. Роль значит говорение. И притворство. Молчащие не притворяются молчащими, поскольку такой роли нет. Значит, просто они таковы. Куда уходишь? Кто тебе разрешил? А ну, молчи!
Затворившись однажды в молчании, ты никогда из него не выйдешь. Неожиданно и для тебя самого оно становится цитаделью. Иным пространством. Другой бакалеей. Там весы точны и всё сто`ит столько, сколько весит. Не важно, что никто тебе не платит. Ты хоть знаешь цену. Но знающие цену не любимы.
Вся наша жизнь— игра цен. Игра ценами. Сначала как самообман. Затем— ложь всех вокруг. Привирание в профессии. Привирание на столе. Привирание в любви. Привирание в сексе. Всё это облечено в слова. Без слов нет обмана. Говоришь и лжёшь, говоришь и лжёшь, пока поймёшь, что в сущности цены нет. (Если поймёшь.)
Ведь ты не сто`ишь ничего.
Был ты, а затем тебя нет. Был лишь миг. Могдо быть и без тебя. Если не ты, мог быть другой. Тоже чистый-наивный, думающий, что он неповторим.
Взаимозаменяемость людей ещё не осознана. А все теории (от Платона и Сенеки до Маркса и Фрейда) и практики (до Гитлера и Сталина) утверждают, что человек это болван. Самодвижущийся механизм. Он же— болванка. Ты, я, она, он, мы. Мы наполняем нутро болванки. Каждый нас толкует, как желает. Мы развлекаемся толкованиями, и каждый из нас думает, что они не относятся к нему.
Каждый исключителен. В этом мы похожи.
Исключение суть лишь молчащие, которые по крайней мере внешне не болванки. Они нестандартны.
Знаешь, почему? Ты не способен отворить их. Молчащий или непредсказуемо мудр, или невероятно туп. Пока он молчит, ты не можешь понять, какой он на самом деле. И это постоянная провокация.
Что постигают молчащие там— во своей тишине или во внутреннем гомоне, во своём мраке, во мгле или свете? Что они видят и как видят нас? Это дразнит. Неумеющие молчать бесятся от предположения, что тот с сомкнутыми губами верно понимает, каковы они, говорящие. Бесятся они и от предположения, что тот ничуть не знает, каковы они на самом деле. Бесит в обоих случаях сам факт сомкнутых губ, значащий неучастие в игре. Люди не любят такие номера. Они ошарашены, боятся, паникуют, когда в будни на улице появляется человек в маске. Или когда на карнавале появляется человек без маски. Значит, нарушены правила.
Мир говорящих это мир правил. В сущности произнесённое это изречение правил. Даже самые еретически звучащие фразы суть нечто вроде исключений из правил.
А молчание неконтролируемо. Кроме обладателя, никто не знает, чему оно подчинено и о чём говорит. Кроме молчащего. Он не может быть братом нам. Не может быть и товарищем. Самое тяжёлое то, что он и врагом нам быть не может. Ведь мы не знаем, что умалчивается. Оно просто не для нас. А это уже невыносимо.
Мир не выносит иных категорий. Но единственный способ справиться с молчанием— не замечать его. И вот молчание существует как самостоятельная территория, мир сам по себе. В нём вырастают и рушатся дворцы, вырастают и рушатся крепости, возникают и опустошаются оазисы, обесцениваются и дорожают ценности. Там возможно всё. Кроме одного— проникновения. Один-единственный звук— и молчание умирает.
Оно— принятый тобой выбор или принуждение. Обет, данный самому себе. Твой контакт с миром. Который тонет в твоей тишине, а не ты— в его гаме. Там он преображается, очищается, становится таким, каков он есть. Нераельной реальностью, опытом действительности.
Реальна лишь тишина, из которой идём, и в которую уходим.
Крик новорождённого— первая реплика роли. Играется годами или десятилетиями— кому сколько дано. Затем ты возвращаешься в первоначальную тишину. Это твой рок, иное— именно роль, передающаяся от человека к человеку, из поколения в поколение.
Встретимся ли после в тишине, которая для уходящих бескрайняя, а для приходящих— миг до начала? Мы— одно, все ушедшие и все предстоящие. Магма, из которой лучатся представители временного существования. Свет, который мы принимаем за реальность.
Молчание это невидимая истина в видимом мире. В ней ферментируется вино мудрости, цедсь капля за каплей скводь решето обманной реальности. Вино. Полынь. Не имеет значения. Оно истинно.
Не ум, мудрость нам нужна.
Молчание мудро как храм. В нём нет ничего лишнего. Всё в нём наделено смыслом и значением. Служит мысли и оазмышдению. Это содержание жизни, не её неверной поверхности.
К молчанию путешествуют.
Путь устлан высказанным ничто. Он тиснется сквозь тысячи слов, брошенных на ветер. Он лезет по их скалам. Голые слова. Бесплодные. Скользкие. Он падает с вершин разочарования в словах. Не от отсутствия смысла в них, а от бессмысленности их произнесения. Это долгий путь уярмления языка, который всегда жаждал покоя, и утопления в горле твоём вещей, сущностей, мира. Горло не только глубже и правдивее плещущего языка, но и ближе к сердцу.
Сердце это истинная наша родина.
Молчание надо выстрадать, а потому оно дано не каждому.
И страдание не для всех. Страдание это призвание. Даже талант.
Мало тех, кто разговаривает в тишине с чудовищем страдания, понимая, что надо не убивать, а воспринимать его.
Пойми страдание.
Ты рождён из боли, хоть и чужой. Но знаешь ли ты, что и тебе не было больно тогда? Зачем ты плакал? Отчего раздался твой рёв? Он не похож на радостный. И на победоносный.
Если ты с годами не обратишь рёв в молчание, то уйдёшь таким, каким пришёл— беспомощным и слюнявым. Языком на всём пути.
После мрака, из которого мы родились, и мглы, в которой живём, молчание это единственный свет. Она была в нас, но для чего? Обращается ли некто сам к себе? В час сознательно выбранного тобой молчания проглоти язык и обрати глаза свои вовнутрь. Видишь светик— не только живой, но и правда живший? Свет растворяется и выгибается радугой. Всё так же тихо. Радуга эта— молчаливый твой шанс стать другим. Понять, что на самом деле ты всегда был другим. Тем, которым хотел быть.
Не оценив молчание, ты и себя не оценишь. Просто это не придёт к тебе. Никогда не осенит. А молчание это свет всех, миновавших или пока присутствующих в жизни твоей, и во всём, из чего она состоит. Там суть тени ушедших и тайны их, оставшиеся неразгаданными. Там и оголённая суть жизни, которую ты ещё сможешь понять.
Желаешь понять?
Слова помогают нам не понимать себя и не понимать. Они наз задерживают над колесом колодца, и мы кружим как мушки, спасаясь от ледяной глубины. Утонувший в молчании— не утопленник. Он держит на голове своей колодец-аквариум, в котором играют рыбки истины.
Замолкай, но не молкни.
Говори в тишине с тенями. Они нам ещё многое готовы рассказать. Занятые и неречистые здесь, там они в царстве покоя и бескрайнего свободного времени, а потому могут непрестанно слать нам вести. Как мало мы с ними говорим при жизни. И сколь много остаётся напоследок. Этим надо поделиться. Выговорить. Назвать. Ведь надо осмыслить пережитое. Пережитой, но не осознанный смысл. Без него переживание это лишь отживание. Пройденное. Оставленное за собой.
И оно плавает во прахе.
Говори в молчании с живыми. Нащупывай их сущности. Кричи им, пока не брызнут упаковки их нервов и снизу не покажется их содержание. Молчание вызывает. Оно провоцирует откровенность, поскольку обманывает тем, что всё останется в молчании. Это единственный трюк, который позволяет себе молчание. Его невежество именно в вежливости, которая воздаёт людской честности. (Говорят, что она врождённая.) И в том, что она маскируется под глупость, согласно которой молчание это заговорщица.
И это война. Окопная война. Она не означает одну оборону. И не самооборону, которой чаще всего представляют полчание. Вынеси позицию настолько вперёд, что почувствуешь сердце неприятеля. И увидишь вокруг себя одних неприятелей. В молчании понимаешь, что все и вся суть твои неприятели. Кроме того, той, тех, коротым выпал жребий молчаливого твоего выбора и которому ты дал обет. Пульсом своим. Духом своим и дыханием. Они суть ты.
Это волосы, рассыпанные по подушке твоей теперь и пожизненно, головки, которые каждое утро ты желаешь приласкать, пусть они уже аршином уже выше тебя, а завтра-послезавтра они забелеют, головки, которые ласкают тебя, и только. Молчание не допускает чужаков. Лишь кровь крови твоей не чужая. Лишь в ней ты можешь не заблудиться со словами. Оберни её в молчание своё. Там её открой свои чувства. Она тебя ощутит. Она тебя поймёт. Ведь и она общается с тобой в собственном молчании. Ведь вы суть одно?
Покажи зубы свои всему миру в тишине своего морчания. Или же приласкай его. Оплюй его или расцелуй. Обвини его или прости. Выбор твой. И истина, которую ты себе сочинишь, будет лишь твоей. Не делись нею ни с кем. Если поделишься, её отнимут у тебя. Оспорят её. Растопчут.
Кому нужны мы без своих, сочинённых, неразделённых, неистинных истин.
Молчи. Молчи.
Не выдавай себя.
перевод с болгарского Айдына Тарика
