Скандалы мне в масть. Это все знают. Живой пожар! Подожжёшь кого нибудь— и смотришь зрелище. В редакции и везде избегают грызни со мной, ведь я скандалист. Мой коронный номер— фронтальный скандал. Теперь такие склоки почти исчезли— и общественная жизнь протекает как-то вяло и скучно. Моему шефу однажды взбрело в голову ударить по модернизму в театре. Я не верю, что он это сам решил, скорее всего, он услышал это от своего бывшего однокашника, дескать, время устроить некую кампанию— против чего? Тут ему помогла догадливость. Он решил, что против модернизма, ведь никому не ясно, что такое в самом деле этот модернизм— и молоть в тему можно всю жизнь. Право неизвестно, есть ли у нас модернизм, или нет его. Не долго думая, мы решили, что хоть и нет, мы все-таки ударим по нему, чтобы он знал. Естественно, дело было возложено на меня. Я начал атаку с суперглупой статьи, в начале которой уронил несколько слёз недоумевающего обыкновенного зрителя, вынужденного ломать бедную свою голову, решая сценические ребусы, поражаться аллегориям и символам, а под конец я раскатал фамилии полудюжины режиссёров. Во время написания этой скандальной статьи (очень искренней и порывистой) я развлекался, мечась от абсурда к абсурду, выбалтывал всё, что мне приходило на ум, и злодейски ухмылялся, представляя себе, сколь серьёзные последствия вызовет всё это. Ведь у нас подобная болтовня всегда выглядит солидно. И я не просчитался. Некий почтенный критик робко возразил мне ответной статьёй, но затем вмешались любители ловить рыбку в мутной воде— и началась жуткая перепалка, в которой моё имя обеими сторонами было упомянуто по пятьдеят раз. В театре началась паника, думаю, что не обошлось и без кадровых замен. Мы с Шефом торжествовали. Мы защитили чистоту искусства, реализма и прочего. Одно время мне даже верилось, что поскольку резонанс оказался громким, в театре верно был модернизм. В любом случае, я и поныне не знаю ни о чём в сущности тогда писал, ни что такое модернизм, и не интересуюсь им. Мне любопытна лишь персональная демонстрация модернизма в покере. Пожалуй её я бы понял...
Кроме того, я часто заводил скандалы из-за денег. У нас ведь принято получать те же деньги и за большущую глупость, и за вполне прекрасную вещь. Этот принцип раздражал моё самолюбие во-первых, потому, что меня уравнивали с разными паяцами, говорившими на полуболгарском, и во-вторых, поскольку я столько проигрывал в покер, что мне нужны были новые и новые средства, чтобы играть. Одно время, да и теперь, я считал свои проигрыши очерками. Например, этим вечером я проиграл четыре очерка, но позавчера выиграл полтора, или проиграл одно ТКЗС («трудово кооперативно земеделско стопанство», колхоз,— прим.перев.), горнообогатительную фабрику и цех по чистке рыбы, или выиграл половину молочно-товарной фермы...
Между прочим, я такой факир в сочинении очерков, что могу делать это и на ходу. Все возможные конфликты в моих сюжетах сводятся к трём категорям:
1. Один верит, а другой не верит. В финале верят оба.
2. Двое верят, но им не верят. В финале все верят.
3. Двое верят, и им верят, но есть объективные трудности. Следует борьба— и в финале победители вздыхают и верят.
Надо признаться, что массу очерков я понаписывал по телефону или со сказок прости господи, но некоторые из них вышли воистину красивыми, или как говорят на летучках — раскрыли судьбы.
Если я когда нибудь выиграю в покер много денег, но брошу очерки и создам новый литературный жанр — насмешку. Будут большие и малые формы— насмещища и насмешечки. Это будет новый жанр, которым едва ли пожелает воспользоваться кто-нибудь ещё, а я в нём раскрою настоящие свои способности.
Единственный Пецо, не одобряя мою литературную деятельность, приходил ко мне, садился на письменный стол, и просил меня:
— Перестань! Устыдись! Я знаю, что это твои плохий шутки, а ты не такой!
— Какой я? Антиобщественный, аморальный, антинародный античеловек?
— Нет, — отвечает удручённый Пецо,— ты просто не могущий скрыть свою двойственность несчастный, у которого всегда два заимоисключающий решения!
— Но общество меня использует! Я выполняю полезный труд! И моя двойственность, всё равно, какая— общественно полезный факт!— выкрикнул я ему.
— Прошу тебя, будь хоть передо мною таким, каков ты есть, я знаю!
Он меня тронул. Значит, согласно нему, я —некий другой, а не тот, которым мой Шеф и Это справо считают меня. Любопытно.
— Обещай мне,— говорит, — что впредь и строки не напишешь, и не будешь играть в покер!
— А такого общего между моим покером и моей журналистикой?! — спародировал я.
— Общее то, — отвечает сладкий, почтительный Пецо, — что ты играешь в покер как журналист, и пишешь очерки как покерист!
— А почему так, по-моему, нельзя?! Почему бы и нет?! Почему бы мне не расти этаким пахученьким цветочком, полнящим Розовую долину нежным смрадом?!
— Вижу,— кончает он этот неприятный разговор,— тебе предсоит такой бой, что ты своё отпахнешь!
Так и вышло. Словно ничто меня не могло сломить, семижильного такого. Но он, бедный, любил меня, не знаю за что… верно из любви к несчастным, бронировал точки в раю...
Игра продолжается. Мой напарник завертелся. Гиена ехидно его наблюдает. Хочется ему на дурняк пошутить, но верно не знает, как выразиться.
— Рановато подтянул ты брюхо!
— Лучше теперь подтянуть, чем после игры!— с загадочной улыбкой отвечает мой напарник.
Так он выражается, когда хочет напугать. Смотришь ему в два стёклышка— и чуешь, что нет опоры, и с тобой может статься что угодно по любому поводу.
Гиена не настолько чувствителен. Я уверен, что в его воображении не появляется ничего другого, кроме банкнот и бумажников.
Мой напарник садится. Бай Петко молчаливо раздаёт карты. Вот наконец остаётся одна-единственая стопка. Когда карты придут к Этому справо, он совершит подмену. В игру вступит колода, которую мы только что незаметно убрали. Слоткнутся два кент флеша. Устроенный кент флеш будет у Гиены, а я сделаю свой двумя картами. Конечно, побольше его. Такой дерзости никто бы себе не позволил, но всё равно, это может случится за миллион раздач однажды. И почему не этим вечером?! Да и что докажет Гиена? Однажды после раздачи карт мой напарник уйдет и бросит вторую колоду в клозет. Скажем, если мы вывернем карманы, всё окажется в порядке. Теперь я рагзадал, зачем он пригласил бая Петко. В присутствии этого почтенного человека нельзя солгать!
Всё в порядке. Кроме того, Гиена наконец произносит давно ожидаемое слово:
— Воды!
Значит, фисташки пошли впрок. Этому глупцу понадобится взять чашку, и поднести её к своим губам, т.е. на долю секунды его внимание переключится на другое. Для способностей моего напарника этого предостаточно.
Лицо его почти окаменело. Он принимает карты у бая Петко и смотрит их. Я мгновенно увлекаюсь психологической подготовкой, совершаемой моим напарником. Теперь он сам мозг. Отныне впредь каждое его действие, каждое движение, каждая гримаса подчинены строго определённой цели. Он достигает пределов совершенства как игрок — высокоусовершенствованная кибернетическая машина для игры в покер плюс страсть. Мне так хорошо знакома его склонённость над столом, характерная его сутулость. Он держится, как полный и бесспорных хозяин положения. Рядом с ним бай Петко выглядит случайно попавшим сюда бедолагой, я —психически расстроенным глупцом, а Гиена— мелким хищником.
Я помню первые уроки, когда мы начали играть вместе, но не были напарниками. Меня поразила абсолютная неслучайность его игры. Скорее, блестящего психологического анализа. В первые минуты он рассчитывал характеры незнакомых игроков, ещё через здвадцать минут он мог написать их биографии. С этой поры он выбирал стиль своей игры. Он подыгрывал романтикам эффектными, почти сентиментальными трюками, благородными жестами, чтобы те забыли о своих пустеющих бумажниках. Зажатым и твёрдым игрокам она наносил жестокие удары в течение первых пяти минут-- и затем они открывали свою игру, а он прибирал, прибирал…
Однажды нам вместе пришлось ждать двоих партнёров. Те вошли, но перед раздачей карт он мне говорит:
— Берегись первого: он ходит как хмельной, но успел осмотреть всё, и под кровать заглянул… играй против второго: он забыл закрыть дверь, и смотри, как он роется в своих карманах! Тот, кто не знает, где его деньги, обычно не знает и сколько их, и не умеет экономить…
Во время игры он зорко следил не только динамику карт, но и психическое состояние противника, его колебания, страх, склонность к пропасовке и пр.
Двадцать из ста его блефов удаются, поскольку он знает, когда устрашит ими. А кроме того, он настоящий дьявол позиционной игры, пропасовки с прекрасно подобранными картами. И всегда наступателен. А когда он разыграется, игра становится страшной, противник не выдерживает темпа, теряет кураж, пропадает.
Точно так же он ведёт себе и вне покера. Он работает в одном торговом управлении и считается там асом-комбинатором сделок. Он душа и мозг всей тамошней торговой деятельности, без него они как без рук. Он занимает не по годам высокую должность. Представляю себе размах заключаемых им сделок.
«В этом мире простофиль непростительно проигрывать,»— сказал мне он.
И это не пустое бахвальство, а его основная идея. Ему доставляет удовольствие доказывать слабость других. Мне всё кажется, что он счастлив только опрокинув кого-то, и особенно, если тот— сильный противник.
Все те, кто его знают, предвещают ему великое будущее.
— Не забывай,— говорил он мне,— что на государственные деньги играется легче!
В свои тридцать три года он среди его и моих знакомых пользуется репутацией одного из сообразительнейших и сильнейших. А если к этому добавить его самоуверенность и врождённую подлость, то у него все данные взойти высоко. Он превосходно владеет тремя языками, пользуется влиятельными и прочными связями, и везде, как я заметил, его встречают как нужного человека. На совершенно новом месте через пять минут он просто необходим. Его электронный мозг работает безупречно, анализирует сложнейшие ситуации, находит решения, даёт советы, и естественно, всё, что он делает, требует платы. Ему всё равно, какому государству служить, к какому казусу или идее прилагаться. Важен размах схваток и размер выигрышей. Тайлеран— его настоящий бог.
В тридцать три года женщины уже не слишком его интересуют, он лакомится удовольствиями, поскольку у него есть время на привычные ему вещи. Как-то он набросал мне сюжеты изумительных детективных романов. Герой их, в котором я усматриваю его собственные черты, такой сверхчеловечище, что по сравнению с ним Джеймс Бонд просто нахальный глупец.
А теперь я восхищаюсь им, нависшим над столом, одержимым последней схваткой. Он обладает всем, чего у меня нет, и верно некоторые мои мысли и примитивные чувства ему непонятные. Я так сильно хочу походить на него! А явно то, что я не могу даже подражать ему. Кажется, обладай я хотя бы десятой долей его характера, моя жизнь обрела бы некое более перспективное направление...
Карты раздаю я. Остаётся минута, может быть, две до крайней цели этого вечера. Гиена снова повторяет:
— Дай мне немного воды!
— Ага, сейчас!— грубит мой напарник.
Я смотрю на своим карты. Ничто и половина. Они играют, я пасую и жду последней, решающией раздачи. В схватку мы вошли втроём, насколько понимаю, мой напарник позволит баю Петко выиграть немного денег Гиены...
Я рассматриваб пачки перед собой, и всё думаю о своей жене. Она точно не спит. Всегда, когда я возвращался с ночного покера, она не спала. Представляю себе, как я вхожу домой и высыпаю на стол свой выигрыш. Мне очень хочется обрадовать её добычей. Но она никогда не радовалась денгам. Очень особенная женщина. У нас не ведутся разговоры о деньгах, она не знает, сколько я выигрываю, сколько получаю. Достаточно малости на питание. Несколько месяцев назад я возвратился с несколькими сотнями левов, и высыпал деньги на стол.
— Что это? — озабоченно спросила она меня.
— Выигрыш! — самодовольно ответил я и подбросил бумажки вверх.
— Из-за этого все?— спросила она с интонацией, которая меня смутила.
А мне так хотелось радоваться, устроить ей подарок, дать ей всё.
— Хочешь, я дам их тебе?— спросил я, готов поднести их.
— Зачем они мне?! Ужин в духовке, накладывай себе…
Через пять минут она спросила:
— Ты правда рад тому, что выиграл?
— Конечно, — сказал я и начал хвалиться, — я свернул им шеи, негодяям этаким, вытянул всё из их карманов, даже и пыль из них выбил, чтоб меня помнили!
Я очень люблю хвалиться. И я знаю миллион трюков похвальбы, не задевающей самолюбие других.
— Зачем?
— Как зачем? Просто так! — изумился я.— Это игра!
— Игра?! —задумавшись, повторила она. — Мне кажется, что для тебя это не только игра!
— Конечно! — по своей привычке выкрикнул я. — Для меня это жизнь!
Она кротко посмотрела на меня, а затем говорит:
—Прошу тебя, убери со стола деньги. Мне хочу видеть их. Просто не могу поверить, что ты всё это делаешь в конце концов за деньги!
— А что? Терять лучше?
— Модет быть, лучше, если бы ты терял!— удивила она меня. — Почему все так сильно боятся терять?
Честно слово, она послала меня к чертям. Я посмотрел на деньги, и стал медленно убирать их. Надо было сжечь выигрыш. Почему я этого не сделал, не знаю. Я подумал, что впредь едва ли стану играть в карты, да и вообще брошу игры. Но на следующий день, когда напарник звякнул мне по телефону, я был на линии…
Что касается денег, то они интересуют меня постольку, поскольку на них можно играть в покер. Я никогда не был сребролюбцем, никогда не складывал банкноту у банкноте, дабы купить себе автомобильчик, квартирку, дачку или бог знает что. И естественно, когда у меня нет никаких денег, мне кисло. Кроме покера они служат и для покупки хлеба, и для езды в трамвае.
Правда, что бай Петко выиграл, и в какойто мере компенсировал свои проигрыши. Напарник пристально смотрит на меня и говорит:
—Тасуй карты!— он встаёт и идёт на кухню за водой для Гиены.
Это сигнал. Теперь произойдёт подмена, и начинается игра на пачки.
Я неспокоен. Мои руки дрожат, по спине бегают холодные мурашки, я чувствую неприятные судороги, и язык мой иссох, липнет.
Я непрестанно тасую. Я занят теперь знакомым мне искусством карточного замеса. Теперь я не вправе вызвать сомнение. Вопреки нашему плану Гиена бдит. Он уставился расплывшимся своим лицом, прихмурил те свои рыжеватые брови— и караулит.
— Долго их тасуешь!— замечает бай Петко.
— Чтобы сотворить нечто! —отвечаю я. Если желаешь, чтобы тебе не поверили, говори именно правду.
— Вот теперь — мечтает вслух бай Петко — вам выпадет по каре, а я сделаю низкий кент флеш. Вы мне вернёте деньги, которые целый час у меня забирали!
— А ты этого желаешь?— ухмыляюсь я, а нервы мои пляшут вовсю. Большой пожар занимается!
Мой напарник возвращается с водой, ставил её перед Гиеной. Я в последни раз тасую карты, секу их, и хлопаю колоду перед Этим справа. Он занимает своё место, достаёт носовой платок, чтобы вытереть мокрые руки. Гиена тянется к чашке, а мой напарник убирает платок. Теперь я успел увидеть подмену. Левой рукой он достаёт платок вместе с колодой, вытирает руки, а в момент, когда Гиена подносит чашку к губам, он правой рукой берёт карты для раздачи, и преспокойно зажимает их платком, освобождая другую колоду-- и пихает подменённые карты себе в карман. Гиена допивает воду. Бай Петко зорко смотрел. Конечно, он ничего не видел.
— Они тасованы?— спрашивает меня Этот справа.
— Да!— отвечаю.
Начинаем! Начинаем! Бог в помощь!.. Первая карта… вторая карта...

перевод с болгарского Айдына Тарика