Энтони Хехт, «Третья Авеню. Жар»

Третья Авеню. Жар. Ошибка природы.
Бары уже полны, там и Джон при своих.
Видя обильную даму в зеркале, годы
он из кружки склоняет в лужицу-стих.

Я вспоминаю, как, окончив колледж,
серьёзен и и тонок, вряд ли успешный,
месяцами он разведывал Виллидж,
раб без оков, в футболке потешный.

Он мелет: «Скаутом я брал планки,
мои тёртые бляхи искрили в темноту.
Сбор за музеем в Центральном Парке,
нашим символом был кровавый кнут.

Дети, правда». Но те дикари в перьях,
со скальпами за кушаками, волки и лоси,
в перьях крались следом. В плен эти звери
не берут. Раз летом в Де Мойнсе

они шасть к нему в номер: топоры—
блеск, барракуды. Он упал на колени.
Три года лечился. Кстати говорит
он о том, как его чуть не отпели.

Днями лучи-бродяги точат ножи
вдоль тротуара. Я его редко вижу.
Он в «Рембрандте» тянет «янтарную жизнь»
Мой бар по улице несколько ближе.

перевод с английского Айдына Тарика


Third Avenue in Sunlight

Third Avenue in sunlight. Nature’s error.
Already the bars are filled and John is there.
Beneath a plentiful lady over the mirror
He tilts his glass in the mild mahogany air.

I think of him when he first got out of college,
Serious, thin, unlikely to succeed;
For several months he hung around the Village,
Boldly T-shirted, unfettered but unfreed.

Now he confides to a stranger, “I was first scout,
And kept my glimmers peeled till after dark.
Our outfit had as its sign a bloody knout,
We met behind the museum in Central Park.

Of course, we were kids.” But still those savages,
War-painted, a flap of leather at the loins,
File silently against him. Hostages
Are never taken. One summer, in Des Moines,

They entered his hotel room, tomahawks
Flashing like barracuda. He tried to pray.
Three years of treatment. Occasionally he talks
About how he almost didn’t get away.

Daily the prowling sunlight whets its knife
Along the sidewalk. We almost never meet.
In the Rembrandt dark he lifts his amber life.
My bar is somewhat further down the street.

Anthony Hecht