Ася быстро вернулся домой. Скоро девять вечера. Через полчаса была намечена его встреча с друзьями. Он прибыл домой загодя, чтобы повидаться с женой. И пришёл точно вовремя. В его отсутствие Наде стало очень плохо. Беспомощная служанка позвала доктора, которого застал Ася. 
Положение больной было очень серьёзным. Болезнь Нади происходила искоючительно от нервов. Врач боялся, что после этого кризиса может угаснуть истерзанное сердце. Больная ничего не ела, и это ещё сильнее ухудшало её состояние. Он из меланхолии впадала в истерию, и лишь успокоительные снадобья укрепляли её силы несколькими часами сна. Сердце её вызывало опасения. Одно новое волнение могло убить больную смертельным ударом.
Врач видел, что лекарства его уже не помогают. Против болезни, которая, как он подозревал, простекала от сильного переживания некоего семейного недоразумения, требовалось лекарство того же происхождения. Он поговорил с Асей, который признал, что больная верно может страдать от воспоминания о случае из семейной жизни.
Врач ушёл, настойчиво посоветовав Асе выяснить отношения со своей женой. Во свои слова он вложил определённый смысл— и Ася всё понял.
Он проводил врача, затем вернулся к кровати больной. Сколько раз он было хотел объянения! Он тяжело воспринял неясное для себя происшествие со Здравевым. Он не знал, как было попал в дом чужой мужчина, но видел, с какой яростью Надя оттолкнула его. Молчаливо он наблюдал за сценой, когда его жена боролась за свою честь, и у него не оставалось никакого плохого подозрения. Но с того дня, как Надя слегла, столько раз приближаясь к её постели, он видел, сколь большое страдание он её причиняет. В минуты меланхолии Надя прятала лицо и горько плакала, не смея взглянуть на него. Иногда само его появление вызывало у неё нервный припадок. Тогда она царапала себе лицо, кусала свои одежды и просила бить её, называясь самой низкой, самой негодной. Некая вина перед ним угнетала её, а он не понимал, в чём эта вина. Скорее он себя чувствовал виновным. Его жена была оскорблена, а он не воздал по заслугам виновнику. Бывали минуты, когда он хотел прибегнуть к самочинной расправе над ним. У него ещё оставались пули в пистолете. Но он быстро обуздывал своё увлечение при мысли об иной борьбе, в которой нанесёт Здравеву удар посилнее. Он мечтал о том миге, когда сорвёт с него маску героя, свергнет его с высоты, на которую он взобрался, и в этом находил не одну сатисфакцию общественного борца, но и личную месть.
Больная снова приняла успокоительное и теперь лежала бледная, белая, красивая. Ресниц её затеняли лицо, отчего щёки выглядели впалыми. Губы её вздрагивали во сне.
Ася нежно смотрел на неё. Они объяснятся! Что удаляло его от этого создания? В глазах его блестели слёзы. Он не хотел думать о своей большой вине, о том таинственном, что происходило в нём и разделяло его с женой. Тем вечером он не хотел. Он подбрасывал себе иные мысли. Ему надо было лишь наказать того, кто позволил…
Он посмотрел на свои часы. Половина десятого миновала. Его уже ждут. Он наклонился и поцеловал бледный лоб жены. Затем коснулся губами её пальцев…
Почти сразу Надя открыла глаза. Ночник едва освещал комнату. Он приподнялась и облокотилась о белое изголовье. Двидения её были усталыми, лицо её казалось трогательно печальным. На ночном столике у кровали лежали открытые пакеты с успокоительным. Она на миг обратилась к ним, прижмурилась— и голова её упала на изголовье от му`ки и бессилия.
Она лежала уже больше недели, но ни на миг не исчезали её мысли о том, что произошло. Очень часто она слышала утешительные и ласковые мольбы Аси, но не могла исторгнуть ужас той вины, которую она ощущала и носила. Её жизнь обрела изъян, и Надя не знала, как ей исправить себя. Что для неё значили слова Аси? Он не считал её виновной.
Ах, что знал Ася?! Он было видел, что она отталкивала Здравева, но за миг до того она была готова отдаться животному, а днями ранише ждала, что некто придёт и возьмёт её. Она было забыла своего несчастного мужа, забыла, что женщина в жизни может найти утешение в самопожертвовании. Она было отдалась склонностям своей плоти и запятнала желаниями свою семейную жизнь. Какое значение теперь имели утешения Аси, да и заслуживала ли она их? Они лись усугубляли её страдания. А когда она смотрела в его честное, измученное лицо, её приходилось переживать ужас оттого, что было желала обмануть самого доброго и достойнешего. Она чуралась собственной плоти, тронутой хищными лапами Здравева. Целыми чесами она держала руки подальще от лица и трепетала от отвращения. Господи, насколько низка она! Могло ли что-нибудь оправдать, очистить её? Простительно жене лгать бесчестному, пренебрегающему своей супругой, но не тому, кто пожертвовал всем из любви и чистоты своей, и кого жена так сильно любит и всегда любила! Господи, насколько низка она!
Десять дней она жила с этими мыслями и всё всемя у неё зрело убеждение, что выхода нет и для неё всё кончено.
Тем вечером она притворилась, что приняла успокоительный порошок и подождала, пока уйдёт врач. Она вздрогнула, ощутив присутствие Аси. Когда и он ушёл, она открыла глаза, чтобы исполнить единственное, что ещё могла сделать. Беспомощно уронив голову, она плакала. Были ли решение её наилучшим? Для неё— да, в чём ни на миг она не усомнилась. Но не усугубит ли она несчастье Аси? Её казалось, что он утешится, если бы она рассказала ему всё, с начала до конца. Смог бы ли он после этого пожалеть её, низкую женщину?
Она нашла силы открыть ночной столик, достала бумагу и принялась писать ему. Слёзы душили её. Чтобы собраться, она останавливалась, и начинала снова. Сначала она сказала ему, как любила его, как любит и теперь, затем заговорила о его болезни, которая отняла его ласки, затем —о сети соблазнов и мук, в которую было попала она. Довольно этого? Нет, нет. И она принялась хулить себя. Сообщила ему о любовных письмах, которые получала, об её ожиданиях прихода незнакомца. И наконец —самое ужасное: о посещении Здравева, об её борьбе с ним и, всё же… с возможностью добровольно отдаться ему. 
Слёзы её орошали бумагу, но слова, которыми она хулила себя, были безжалостны. Она не жалела только себя и оценивала себя самыми безобразными словами.
Закончив письмо, она поклала его на столик и ещё долго лежала со взглядом, впившимся в стену. Теперь она чувствовала, что всё кончено.
Почти машинально она протянула руку к ночному столику, взяла несколько порошков, посмотрела снова в ту же точку, словно так кто-то стоял, и быстро глотнула снотворное. 

перевод с болгарского Айдына Тарика