Старый художник стоял перед мольбертом, на котором возвышалась его новая картина с изображением завтрашнего дня. Он смотрел с волнением и говорил: 
— Завтрашний день это золотая нива. Вдали показываются жнецы с серебряными серпами. Голуби тщатся расцеловать синеву неба. Завтрашний день, коль мы возлагаем на него все свои упования, может быть только днём плодородия, самых тёплых красок, днём полёта к небесам.
На диване лежал растянувшийся Младенов, он с улыбкой взглянул на старика и продолжил:
— Да, и полёта к небесам, а когда настанет падение оттуда, то этим и закончится вся комедия.
Он прикорнул на валике, сунув руки под голову. Помолчал недолго и сразу вскочил. Он заходил по комнате, стараясь взбодриться. Млели руки его, словно кости были поломаны. Он остановился перед стариком и продолжил:
— Надоело, слышишь, мне надоело. В этой стране все безумные и слепые, они мечуться во тьму и взаимно истребляют себя. Ниоткуда не проникает солнечный луч. В этой стране не греет солнце. Солнце угасшее! Я существую уще тридцать лет. Сколько помню себя, я не знал спокойного дня. Только войны, перевороты, снова войны, побоища, революции, виселицы. Темно в этой стране. Скажи, где в мире так? Да, в Мексике, в Албании. Но я отказываюсь жить в такой стране. Жизнь так хороша, но что делаем мы во время величайшего расцвета культуры? Нет, я уезжаю. Твоя картина, и та, предыдущая, дураковаты с тенденцией, которую ты им даёшь. Чем дышать здешней отравой, мне лучше умереть с голоду где-нибудь на белом свете. Не думаете ли совершить новый переворот, чтобы сбылся ваш завтрашний день?
Ведров несколько раз попытался прервать его.
— Погоди, что ты взорвался?
В тот миг в ателье вошёл Ася. В притолоке он замер в нерешительности, взглянул на Младенова, затем— на старика.
Ведров тронулся к нему.
— Входи. Добрый день. А ну, спасай меня от нашего писателя.
Ася сдержанно улыбнулся. Лицо его выглядело загадочно одухотворённым. Он приступил и остановился у полотна.
Ведров ему объяснил:
— Это будущее, которое ты мне посоветовал написать. Тебе не нравится?
Ася было устремил взгляд к картине, но словно видел другое.
— Она красива, —сказал он. — Но завтрашний день теперь для меня другой. Он должен стать бунтом безымянных. Они идут из недр бескрайнего поля. Над ними сияет синее небо, глаза их горят, ветер развевает их волосы… Или нет. Таким будет предшествие завтрашнего дня. Сначала борьба.
Ведров пытливо посмотрел на него.
— Какая борьба?
Младенов откликнулся с дивана, куда снова лёг.
— Не ясно ли тебе, что снова будет борьба. Теперь настанет бунт безымянных. Не слышно разве, чёрт побери?! Теперь и мёртвые подымутся.
Ася обернулся к писателю.
— Зачем вы их называете мёртвыми?
— Кого я нарёк мёртвыми? Ваших безымянных. Не подумавши. Но, слава Богу, случайно попал в яблочко. Ваши друзья и все вы мертвы дла истинного смысла жизни. Бунт мёртвых— ваша борьба в прошлом, настоящем и завтра. Кого назначите кметом, кото премьер-министром —вот каковы цели вашей борьбы. Вы опрощаете жизнь, сводя её к нижайшим целям, и потому вы мертвы для неё. Вы ведёте борьбу, меняя лишь кметов. Ну хорошо, может быть, вы нащупаете самого подходящего, но система испорчена изначально. Не будь наша Болгария вскормленной и взращённой в политических схватках, а имей она десять умных мужей, чтобы они ввели систему дисциплины и воспитания наших поколений— и все политические схватки здесь были бы излишни. Эти поколения открыли бы высшие цели своей жизни. Мы жёвём по-варварски и первобытно, нам надобно стыдиться, что нет у нас философии, искусства и человечности. Сердимся на Ивана и меняем его на Стояна, а они оба одно и то же.
Младенов снова вскочил с дивана. Он говорил отрывисто, менял тему на тему, но видно были, что всё это у него освновывалось на его наблюдениях, на собранных им переживаниях. Ася и Ведров понимали и хотели остудить его. Но он словно боялся, что одно прерывание, один вопрос— и он запутается. Младенов был из тех натур, которые лучше пишут, чем говорят. У него накипело и вот он высказывался. Но он боялся вопросов и уловок. Напоследок он правда решился уехать, покинуть Болгарию. Слова его несколько выдавали причину задуманного им побега. Конечно, о болгарском племени он думал, не признаваясь в этом даже себе.
  Не позволяя прервать себя, он говорил долго. Ни Ася, ни Ведров не могли рассердиться некоторыми грубыми его словами. Младенов не позировал, а говорил почти в лихорадке отчаяния. То был крик жаждущего культуры и просвещения, то было стенание скованного и вместе с тем измученного духа, который умело мог бы изведать все радости жизни. Он кончил, повторив, что убежит, уедет. 
Злость на него нашла, может быть, оттого, что вложил много нервов в разговор, и, довольно сдержанно попрощавшись, он покинул ателье.
Молчаливые Ася и Ведров остались одни. Старый художник мрачно осмотрелся, затем привстал, приблизился к мольберту и, взяв картину завтрашнего дня, гневно забросил её в угол.
— Во всяком случае глупо то, что я на старости лет вернулся к аллегории.
Он отошёл ко двери, будто ожидая найти Младенова ещё у выхода, отворил её и почти с сожалением затворил.
— Я хотел скрыться в монастыре, а затем тронуться в путь и проповедовать последовательность. Чтоб мы были горячими или холодными? Каков я теперь? 
Но он будто пожелал скрыть своё настоящее настроение и неожиданно спросил:
— Скажи, о каком бунте безымянных ты вспомнил?
— Тех безымянных, которых ты изобразил трупами, питающими…
— Есть ли какие новости?
— Найдутся. Приходи вечером ко мне. Я приведу к себе группу старых друзей.
— Каких друзей?
— Безымянных, в среде которых носится идея новой борьбы.
— Могу ли я этим вечером не прийти? Буду приглашён в другой раз. Например, когда заседания станут излишними и начнётся новая борьба.
Ася, который было встрепенулся при первом вопросе, который счёл отказом, с последними словами счастливо улыбнулся. Он приступил к старику и обнял его.
— Друг милый, ты прав. Сказки излишни. Мы все знаем, что надо начинать борьбу.
Старик пожал ему руки.
— Опротивело мне быть холодным. Я нахожу, что бездеятельный Мледенов последовательнее меня, скептика из кафе и рисовальщика аллегорических полотен. Позови меня, когда начнётся работа…  

перевод с болгарского Айдына Тарика